Дмитрий Капустин
«Я был и в аду, каким представляется Сахалин, и в раю, т.е. на острове Цейлоне».
(Из письма А.П. Чехова И.Л. Леонтьеву (Щеглову), 10 декабря 1890 г.)
«Отдать дань…»
Цейлон занимает особое место в биографии Антона Павловича Чехова. Он посетил его в ноябре 1890 года, возвращаясь в Одессу «кружным путем» — вокруг Азии — из своей знаменитой поездки на Сахалин. Посещение тропического острова оказалось самым ярким событием в 52-дневном морском путешествии, и чеховские воспоминания об этом неизменно наполнены радостью, светом и юмором. Может быть, из-за тропической экзотики, а может быть, из-за подъема духа, который испытывал 30-летний писатель, завершив свои дела в каторжном «аду». «Какие бабочки, букашки, какие мушки, таракашки!» — рефреном повторяется крыловский парафраз в нескольких письмах Чехова.
После возвращения в Москву он писал (5 января 1891 года) «драгоценному» А.С. Суворину, другу-покровителю, в то время издателю популярной газеты «Новое время»: «После сахалинских трудов и тропиков моя московская жизнь кажется мне теперь до такой степени мещанскою и скучною, что я готов кусаться».
Как известно, возвращался Чехов с Сахалина на пароходе Добровольного флота «Петербург». Суда этого флота на регулярной основе (не менее 7 раз в год) связывали российские порты Черного моря с дальневосточными, а рейсы и заходы судов объявлялись Правлением флота заранее, в начале года. Так что такой маршрут не был спонтанным, эдакой «ездой в незнаемое».
Возвращение морем в Одессу было задумано писателем с самого начала. И это дает основание назвать вояж в целом как путешествие на Восток, включая зарубежный Восток. Причем Цейлон присутствовал во всех известных нам вариантах азиатского маршрута. За месяц c небольшим до отъезда Антон Чехов в письме от 16 марта 1890 года собрату по перу И. Леонтьеву (Щеглову) так обозначил зарубежную часть маршрута: «…Нагасаки, Шанхай, Ханькоу, Манила, Сингапур, Мадрас, Коломбо (на Цейлоне), Аден, Порт-Саид, Константинополь, Одесса…». Он приглашал приятеля разделить все трудности и прелести путешествия, предвкушая: «…А в Индии напишем по экзотическому рассказу или по водевилю «Ай да тропики!», или «Турист поневоле», или «Капитан по натуре», или «Театральный альбатрос» и т. п. Поедем!»
Как видим, планы были грандиозны и заманчивы. Но главным объектом поездки был, конечно, Сахалин и двухмесячная работа там, а маршрут вокруг Азии мыслился, скорее, как туристический.
Из чеховской переписки следует (а именно она хранит основные воспоминания об «азиатской кругосветке»), что писатель относил Цейлон к Индии, а его население к индусам (а не сингальцам), поскольку в те времена остров был частью колониальной «британской Индии». Неизвестно также, знал ли Чехов, что название «Цейлон» произошло от древнего самоназвания страны «Синхала-двипа» (остров сингальцев-потомков льва) и прошло сложную колониальную португало-голландско-английскую транслитерацию — Сейлао — Сейлан — Цейлон. Кроме того, Цейлон из-за яркости впечатлений оказался как бы центром вояжа вокруг Азии (несмотря на то, что стоянка в Гонконге, например, была дольше, чем в Коломбо), а родственники писателя впоследствии относили некоторые из общих материалов поездки (сувениры, фото) как привезенные «из поездки на Цейлон» или «в Индию».
Хорошо известно, что «страсть к передвижению» (по его собственному выражению) не иссякала у Чехова всю жизнь. Еще в ранней молодости он объездил пол-России, в частности, подыскивал усадьбу на Полтавщине, где можно было бы обосноваться и уединиться «для трудов праведных», был в Крыму, на Кавказе и намеревался добраться до Средней Азии и Персии. Впоследствии писатель неоднократно бывал во многих странах Европы (в том числе и вынужденно, по болезни), а в планах и мечтах уносился еще дальше — в Африку, в Скандинавию, «в Ледовитый океан», в Новый Свет — в Америку и даже на Русско-японскую войну в Манчжурию в качестве врача. Его кумирами, как известно, были Н.М. Пржевальский и И.А. Гончаров с их завораживающими описаниями дальних странствий.
Чеховеды по сей день спорят, что заставило молодого, но уже успешного писателя пуститься в далекое и небезопасное путешествие «на край географии». Сходятся на том, что для этого было сразу несколько причин. Но почти всегда на периферии дискуссий остается одна, по моему мнению, весьма существенная. Антон Чехов сам неоднократно называл ее: желанием «отдать дань медицинской науке».
Mania Sachalinosa
Хорошо известно, что, собравшись в первое большое путешествие на Сахалин и далее в Азию, Антон Павлович завел специальную тетрадь, которую озаглавил «Литература». Уже по собственноручно составленному списку 65 прочитанных работ (книг, статей, газетных сообщений) виден серьезный, научный характер подготовки. Это же подтверждает и переписка писателя того времени. С января 1890 года и до отъезда (21 апреля) писатель углубленно штудирует отобранные книги и статьи. К работе были подключены друзья и родственники — Суворин, сестра Маша и ее подруги, старший брат Александр, актриса Клеопатра Каратыгина и другие.
В архиве М.П. Чеховой сохранилось любопытное шутливое стихотворение самого младшего из чеховской поросли — Михаила, в то время студента-юриста, об этом периоде. Вот его начало:
Войдя в Румянцевский музей,
Ты во все стороны глазей;
Там в уголку перед окном
Сидят две девы за столом
И пишут бедные; — один
Их занимает Сахалин…
В центре внимания Чехова практически все, что было известно о Сахалине, — от самых первых карт освоения острова до зоологии и геологии и, конечно, «каторжный вопрос». «Целый день сижу, читаю и делаю выписки, — сообщал он 15 февраля своему другу, поэту А.Н. Плещееву. — В голове и на бумаге нет ничего, кроме Сахалина. Умопомешательство. Mania Sachalinosa».
Но в знаменитом списке не только работы о Сахалине. В нем и самые известные на тот период публикации по освоению русскими (и не только русскими) Дальнего Востока, о дальних плаваниях русских моряков, художников, писателей. Это труды И. Крузенштерна и Ю. Лисянского, С. Крашенинникова и Г. Невельского, А. Вышеславцева и Лаперуза (на французском языке). Конечно, здесь же и «Фрегат «Паллада»» А.И.Гончарова — романтизированное описание трудной и опасной экспедиции под командованием вице-адмирала Е.В. Путятина, закончившейся установлением дипломатических отношений с Японией.
Две крупные работы, отмеченные в списке, посвящены соседним с Россией дальневосточным странам.
Это трехтомник немца Ф. Зибольда «Путешествие по Японии или описание Японской империи» (в переводе Н.В. Строева); весьма информативное исследование К. Скальковского, присланное автором (хорошим знакомым Чехова по «Новому времени»), «Русская торговля в Тихом океане. (Экономические исследования русской торговли в Приморской области, Восточной Сибири, Корее, Китае, Японии и Калифорнии)».
Кроме того, судя по списку, а также переписке Чехова тех лет, он очень активно читал и использовал «Морской сборник», ежемесячный журнал, выходивший «под наблюдением Главного Морского Штаба». Там можно было найти информацию по любой стране, куда заходили российские корабли. Вот образчик отношения Чехова к этому изданию — записка, адресованная М.В. Киселевой, хозяйке незабываемого Чеховым имения Бабкино на Истре: «…быть у Вас сегодня не могу. Мне принесли «Указатель» статей «Морского сборника» от 62 года по 82-й и просили вернуть его завтра утром. В настоящую минуту я выписываю статьи, касающиеся Сахалина и К°, бранюсь, как мерзавец, и чувствую себя ужасно не в духе».
Показательно, что треть знаменитого чеховского списка составляют труды, выписанные им именно из «Морского сборника», библиографический раздел которого сообщал о выходе или переиздании работ российских и иностранных авторов по мореплаванию, часто с дельными аннотациями.
Судя по переписке, Чехов знакомился с гораздо более широким кругом материалов по интересующей его тематике, чем указано в списке, этой своеобразной «выжимке» наиболее существенных публикаций. Часто они скрыты за названием журнала или сборника, а иногда «зашифрованы» и понятны только адресатам. Так, в письме Суворину от 4 марта говорится о возврате «Вашей «Asie»» — как теперь установлено, тома, посвященного Азии, французской энциклопедии «Живописная вселенная» из личной библиотеки издателя.
Кстати, шикарная библиотека Суворина, собиравшаяся им всю жизнь, была подарена впоследствии Румянцевской библиотеке. К большому сожалению, жизнь и деятельность на благо народа России этого незаурядного человека — писателя, издателя и просветителя — оказалась незаслуженно погребенной одной-единственной фразой вождя пролетариата В.И. Ленина о политическом дрейфе Суворина от либерализма к «национализму, к шовинизму, к беспардонному лакейству перед власть имущими».
Круг «штудий» Чехова и его переписка однозначно свидетельствуют, что он с самого начала не собирался ограничиться только Сахалином и не планировал возвращаться тем же путем назад, через Сибирь. Замысел писателя простирался дальше на Восток, за рубеж.
Дорога на Сахалин в 4500 верст заняла 81 (!) день (включая 11-дневное плавание по Амуру) и была похожа на «тяжелую, затяжную болезнь». Она отражена в чеховских путевых заметках «Из Сибири», которые печатались в «Новом времени». Заметим, что такой опыт не пришелся писателю по душе: он не включил их в свое первое, лично отредактированное собрание сочинений (изданное в Санкт-Петербурге А.Ф. Марксом). И вообще после этого никогда не писал путевых заметок или очерков о последующих дальних и ближних путешествиях, хотя они, несомненно, давали Чехову «зерна» для творчества.
Прибыв на Северный Сахалин 11 июля (в Александровский пост), Антон Павлович практически с места в карьер принялся за работу. «Я вставал каждый день в 5 часов утра, ложился поздно и все дни был в сильном напряжении от мысли, что мною многое еще не сделано <…>, — писал он Суворину, ровно через два месяца, переправляясь с Северного Сахалина на Южный. — Кстати сказать, я имел терпение сделать перепись всего сахалинского населения. Я объездил все поселения, заходил во все избы и говорил с каждым; употреблял я при переписи карточную систему, и мною уже записано около десяти тысяч человек каторжных и поселенцев. Другими словами, на Сахалине нет ни одного каторжного или поселенца, который не разговаривал бы со мной. Особенно удалась мне перепись детей, на которую я возлагаю немало надежд». Чехов не раз потом отмечал, что «видел все» на Сахалине, кроме смертной казни, и подчеркивал: «Сделано мною немало. Хватило бы на три диссертации».
Как видим, труды писателя-исследователя были очень целенаправленными. В центре их был сбор материалов о жизни каторжан, составление специальной картотеки, разработанной им самим (и подробно описанной в 3-й главе «Острова Сахалин»). Так что, несомненно: в голове Чехова был некий план научной работы. Собственно, он и сам разделял «научные и литературные цели» поездки в известном прошении от 20 января на имя начальника Главного тюремного управления М.Н. Галкина-Враского.
Еще перед отъездом он попросил Суворина (17 марта) прислать ему примечательное издание: «Я писал Вам об одной диссертации. «Д-р Грязнов, Топография Череповецкого уезда». Склад этого издания был у Вас в магазине. Узнайте по телефону, нельзя ли получить его».
Полное название работы — «П.Грязнов. «Опыт сравнительного изучения гигиенических условий крестьянского быта и медико-топография Череповецкого уезда», 1880 год. Она давно была известна Чехову, судя по упоминанию в письме П.Г. Розанову 2 апреля 1885 года. Диссертация, несомненно, была прислана Сувориным, поскольку год с небольшим спустя (уже после возвращения) Антон писал из Алексина двоюродному брату «Алексису» Долженко: «Попроси Ивана привезти мне из моей библиотеки следующие книги: <…> 2) Никольский. «Тамбовский уезд. Диссертация». <…> 5) Грязнов. «Череповский (описка: Череповецкий. — Д.К.) уезд. Диссертация».
Полное название другой диссертации тоже примечательно: Никольский В.И. «Тамбовский уезд, статистика населения и болезненности», 1885 год. Это исследование земского врача также было известно Чехову, причем сразу после публикации, и внесено в список литературы для готовившейся им после окончания университета собственной диссертационной работы.
Обе публикации упомянуты и использованы в «Острове Сахалин». Они же, скорее всего, и подсказали автору общий метод исследования.
Накануне поездки на Восток Антон Павлович писал Суворину (9 марта): «Еду я совершенно уверенный, что моя поездка не даст ценного вклада ни в литературу, ни в науку: не хватит на это ни знаний, ни времени, ни претензий. Нет у меня планов ни гумбольдтских, ни даже кеннановских.
Я хочу написать хоть 100 — 200 страниц и этим немножко заплатить своей медицине, перед которой я, как Вам известно, свинья. Быть может, я не сумею ничего написать, но все-таки поездка не теряет для меня своего аромата: читая, глядя по сторонам и слушая, я многое узнаю и выучу».
Вообще же мысль о диссертации не покидала Чехова с университетской скамьи. Еще тогда он думал над темой по «истории полового вопроса». После окончания молодой врач начал вплотную работать над кандидатской диссертацией «Врачебное дело в России». Причем, начал по-чеховски дотошно и скрупулезно — с изучения последних исследований, касавшихся летописных данных и фольклорной мудрости о народном здравии со времен Владимира Красное Солнышко и Иоанна Грозного. Сохранились доныне материалы к этой диссертации — список литературы, выписки, комментарии к ним (при всей привычке Чехова уничтожать свои черновики). Правда, впоследствии «любовница» (литература) взяла все-таки верх над «законной женой» (медициной) — как определял свои отношения с ними сам Антон Павлович. Но идея диссертационной работы оставалась в глубине сознания писателя. Ей подчинен и стиль его подвижничества на Сахалине, а именно: тотальное медико-статистическое обследование каторжного населения острова, условий его быта. То есть по примеру диссертаций П. Грязнова и В. Никольского.
Уже после возвращения Чехов писал Суворину (9 декабря 1890 года.): «Когда мы увидимся, я покажу Вам целый сундук всякой каторжной всячины, которая, как сырой материал, стоит чрезвычайно дорого. Знаю я теперь очень многое, чувство же привез я с собою нехорошее. Пока я жил на Сахалине, моя утроба испытывала только некоторую горечь, как от прогорклого масла, теперь же, по воспоминаниям, Сахалин представляется мне целым адом. Два месяца я работал напряженно, не щадя живота, в третьем же месяце стал изнемогать от помянутой горечи, скуки…»
Забегая вперед, отметим, что работа над книгой «Остров Сахалин» шла туго, с отвлечениями. Она вышла в 1895 году и имела заметный социально-политический резонанс. Труд о сахалинской каторге был замечен даже за границей. Но автор то радовался громким отзывам, то почему-то сетовал, что «книжка ни на что не пригодилась, <…> никакого эффекта она не вызвала».
Свободный стиль «путевых заметок» о Сахалине (как значится в подзаголовке), видимо, выводил их за каноны сугубо научной работы, несмотря на безупречную и исчерпывающую медицинскую статистику. Известно, что «однокашник» писателя по университету, профессор Г.И. Россолимо, зная о давнем желании Чехова получить ученую степень доктора медицины и читать в университете любопытный курс лекций (идеи которого обсуждались в их разговорах), однажды вызвался «прозондировать» на этот счет мнение декана медфака университета профессора И.Ф. Клейна и предложить в качестве диссертации «Остров Сахалин». Но наткнулся на «большие глаза», которые декан сделал. Россолимо вспоминал далее:
«Я сообщил о своих неудачах Чехову, который в ответ расхохотался. С тех пор он окончательно оставил мысль об академической карьере».
Писатель, видимо, счел на этом свой долг перед медициной исполненным и в конце концов заключил: «Я рад, что в моем беллетристическом гардеробе будет висеть и сей арестантский халат. Пусть висит!»
Когда Чехов перебирался на Южный Сахалин, ближе к океану и к отъезду, его беспокоила совсем другая проблема. «Я здоров, хотя со всех сторон глядит на меня зелеными глазами холера, которая устроила мне ловушку <…>, — с отчаянием сообщал он Суворину 11 сентября, находясь на борту парохода «Байкал» в Татарском проливе. — На Сахалине ждут холеру и держат суда в карантине. Одним словом, дело табак». Как писал позднее сам Чехов, возникла даже угроза «прозимовать на каторге». И в письме матери с Корсаковского поста (от 6 октября) он признавался: «Я соскучился, и Сахалин мне надоел. Ведь вот уже три месяца, как я не вижу никого, кроме каторжных или тех, которые умеют говорить только о каторге, плетях и каторжных. Унылая жизнь. Поскорее хочется в Японию, а оттуда в Индию».
Однако надеждам и грандиозным планам не суждено было сбыться.
С приходом «Петербурга» стало ясно, что из-за продолжающейся эпидемии тот отправится в обратный рейс под карантинным флагом с заходом в немногие порты, открытые к тому времени.
«Петербург», пароход шотландской постройки, был добротным, нестарым судном (20 лет), специально переоборудованным в 1889 году для перевозки ссыльных. Конечно, не круизный лайнер, но, по отзывам специалистов, он имел хорошие мореходные качества. (Через 3 года это судно было приобретено морским ведомством и уже под другим именем пережило Первую мировую войну и Октябрьскую революцию.)
Как сообщает вахтенный журнал «Петербурга» (найденный в архивах в 70-х годах), судно покинуло порт Корсаков в ночь с 13 на 14 октября, 16 — 18-го находилось в бухте Золотой Рог во Владивостоке. Здесь, в генерал-губернаторстве Приморской области, Antonie Tschechoff получил заграничный паспорт для «поездки морским путем за границу». И наконец 19 октября «в 9.30 утра подняли якорь и дали ходу».
ЗС № 1/2010
