«Именьем, брат, не управляй оплошно…»

Алла Филиппова

Сохранившаяся[1]переписка Алексея Федоровича Грибоедова (1769—1833), владельца смоленской Хмелиты и родного дядюшки писателя, свидетельствует о том, что, как и для большинства смоленских и вообще российских дворян, заботы о ведении хозяйства в Хмелите и сычевских имениях его второй жены Настасьи Семеновны были для него повсе­дневным, отнимающим много времени трудом.

Из мемуарных свидетельств смолян явствует, что для всех без исключения хозяев смоленских усадеб деревенская жизнь была «приятною только при деле, и большом деле», которое всегда подразумевало управление имениями и хозяйством, строительство церквей и благоустройство усадебных парков.

Большинство владельцев усадеб при управлении делами имения вели себя по-старинному, считая год не с января, а с сентября, сообразно прихода по хозяйству. Помощниками по имению часто назначали, как свидетельствует дальняя родственница Грибоедовых, жительница Ель­нин­ско­го уезда М. С. Ни­ко­ле­ва, «людей смышленых, мало-мальски образованных, которых тогда ценили»*[2]и которые позже могли стать прототипами грибоедовского Молчалина. Этот человеческий тип мы можем представить себе по описанию Николевой, вспоминающей одного из таких управляющих: «Семинарист Осипов, красивый, ловкий, неглупый, был отличен начальством. Его, как знающего дело чиновника, послали по какому-то поручению в Петербург, где он стал вхож во многие знатные дома, влюбил в себя девицу из хорошего дома… женился на ней и, таким образом, приобрел сильную протекцию ее родных, при посредстве которых поступил на службу».

Как и во всей России, смоленские усадьбы почти полностью содержали своих хозяев. На Смоленщине важными приметами хорошего хозяина усадьбы считались добротные крестьянские дома, «сапоги на ногах своих мужиков» и собственная ап­те­ка. В Хмелите, вспоминает Николева, «все обиходные вещи, по возможности, производились домашними средствами, начиная с холста и ниток до башмаков. Сукно для прислуги ткали дома, шубы они имели из выделанных дома же овчин, свечи тоже своей выделки. Целый отдельный флигель был занят столярами и плотниками. Мебель у нас делали очень недурную, по рисункам из наклейного красного дерева, которое тогда было в большом употреблении и очень ценилось. Были и резчики, и каменщики, кузнецы и шорники, все выбранные из своих же крестьян, и если у которого-либо оказывалась способность к какому-либо мастерству, его отдавали совершенствоваться в московские магазины и мастерские.»

О грибоедовской усадьбе как о хозяйстве, способном полностью обслужить своих хозяев, говорил и старый крепостной слуга Грибоедовых Прокоп: «…мастерские были, и мебель и все, что нужно там делали»[3].

Количество дворовых, обслуживавших А. Ф. Грибоедова и его родственников, насчитывало около трехсот человек. Это красноречиво говорит о том, что Хмелита существенно отличалась от многих соседних усадеб северо-восточной части Смоленщины своим богатством, роскошью, аристократизмом, желанием и умением владельца «пожить на широкую руку, без расчета».

Слуга Прокоп вспоминал Алексея Федоровича так: «Он хозяин был хороший… Много наших он в Москву да в Питер отправлял учиться ремеслам, кто зодчим, кто мебельщиком, кого картины писать, да грамоте учил. Никто в округе так за своими не смотрел». «…это был дворец, — гордился старый слуга, – мы всей округой правили. Такого как раньше никогда не будет, тогда мы ходили как павы, никто с нами не равнялся, ни Нарышкины в Богородицком, ни Волконские в Сковородкине».

Впрочем, дяде поэта не в меньшей мере присущи были и капризы вельможи, и глухота к интересам и чувствам других, и частое раздражение всем на свете и брюзжание по любому поводу — как и опытность пожившего и много повидавшего человека. Мы знаем эти черты по образу Фамусова, для которого дядюшка Алексей Федорович послужил прототипом. Черты Алексея Федоровича — Фамусова были намечены уже в комедии «Студент», в образе Звездова. Исследователь творчества Грибоедова Сергей Фомичев не раз обращал внимание на то, что образы Звездова и Фамусова восходят к одному и тому же прототипу — грибоедовскому дядюшке. В «Горе от ума» нашел отражение даже дядюшкин лексикон — например, выражение «я, брат…», часто звучавшее в поучениях Алексея Федоровича, которые племяннику приходилось выслушивать постоянно. А очерк «Характер моего дяди» полностью посвящен жизни и личности этого родственника поэта.

В беседе с Чацким Фамусов среди первейших обязанностей русского дворянина упоминает управление имением и службы:

Сказал бы я, во-первых, не блажи,
Именьем, брат, не управляй оплошно,
А главное, поди-тка послужи.

Скорее всего, Грибоедов не раз слышал подобное от собственного дядюшки и в Москве, и в Хмелите.

Мальчиков, будущих владельцев имений, с детских лет обязательно обучали основам управления имением, девочек — умению вести домашнее хозяйство в усадьбе. Девушки на выданье умели варить варенье «до 4-х и 5-ти пудов», ухаживать за цветами, разводить домашних птиц, «которых бывало до тысячи разного сорта», смотреть за пряжей холста в девичьих, заготавливать вместе с экономкой «разные пития». В обязанности молодых девиц, в том числе и сестер писателя, входило наблюдение «за работой горничных, которые, по обычаю времени, наполняли девичьи, вышивая по тюлю, кисее и плетя кружева по задаваемым урокам». Впрочем, у взрослых дворянок вышивание, бисерное шитье, кружевные работы тоже были типичными занятиями.

Желания многих будущих родственников невест со стороны мужа совпадали с портретом Наташи из грибоедовской комедии «Своя семья, или Замужняя невеста»:

…неприхотлива
И угодительна, ловка и бережлива.

Смолянка М. С. Николева так вспоминала о своем первом выигрыше в лото: «Составили партию, человек 15-ть; позволили и мне участвовать. Тут я, выиграв, в первый раз сделалась обладательницей целого рубля, что привело меня в восторг. Я тотчас сшила приходно-расходную тетрадь и записала на приход мой первый рубль. Нам никогда не давали денег в руки: родители распоряжались нашими нуждами по своему усмотрению».

Практические и теоретические знания самого Александра Грибоедова в области ведения хозяйства не раз подтверждаются в его произведениях и в полной мере проявились в его грандиозном проекте об учреждении Российской Закавказской компании.

Разумеется, к привитию хозяйственных навыков воспитание юных дворян никак не сводилось. Между прочим, именно хорошее домашнее образование подготовило почву для дальнейшего успешного обучения самого Грибоедова. Причем занятия науками и иностранными языками не прекращались даже летом в усадьбе.

В Хмелите, в Казулине, в Погорелом молодые люди имели возможность брать уроки не только у собственных учителей (которыми часто бывали дворовые — представители крепостной интеллигенции), но и у специально приглашенных профессионалов. Например, знания по истории, живописи, архитектуры и вообще искусства можно было получить у архитектора М. М. Тархова, ученика Академии художеств. Он был вызван из Москвы в 1800 году для строительства новой Казулинской церкви, прожил в доме Лыкошиных[4] около двадцати лет и «был строителем многих соседних храмов».

Обязательным для дворянских детей было обучение верховой езде. В Хмелите были свои конюшни, конный завод и манеж. Впоследствии навыки, полученные там, не раз пригодились Грибоедову в пору воинской и дипломатической службы.

Система воспитания была авторитарной, что вызывало протест не только у вольнолюбивого и язвительного Александра. Современник его В. И. Лыкошин, вспоминая собственную юность, тоже считал необходимость «зависеть от других» и беспрекословно подчиняться старшим большим «промахом в тогдашнем воспитании». Он писал, что «это отклоняло всякую возможность иметь собственное мнение», часто мешало свободно объясняться, «но хуже всего раздражало» в минуты, когда молодежь чувствовала свою правоту, но вынуждена была избегать «неприятных столкновений». «Хорошее воспитание, выдержка. светская любезность, — свидетельствовала и М. С. Николева, — ценились в обществе больше, чем душевные качества.» Именно это потом высмеивал в своей комедии Александр Грибоедов.

Броские приметы усадебной жизни, запомнившиеся юному Александру, он воссоздавал потом в ярких и точных образах своих произведений. Еще в юности ему, наблюдательному и саркастичному, была противна любая зависимость, и «более всего ненавидел он рабство духа», которое замечал у многих представителей смоленского дворянства. Той же саркастичностью и неприятием рабства он позже наделил Чацкого в комедии «Горе от ума».

К концу XVIII-началу XIX века в атмосфере вольной усадебной жизни «обеды, ужины и танцы…» были непременным атрибутом существования. «Несколько поколений дворян, — писал в своих воспоминаниях А. И. Барышников, — выросли в сознании необходимости украшать свою жизнь всем, чем можно. И даже кажущееся смешным обучение танцам и «хорошим манерам» в глубокой своей сущности было настоятельно необходимо для эпохи, где все в жизни было признано достойным заботы и воспитания.» Дети дворян с малых лет росли в особом мире понятий и идей, в котором, как писал в свое время известный русский искусствовед, барон Н. Н. Врангель, «ребенок еще у мамушек и нянюшек привыкал к мысли о великой необходимости религиозно верить в красоту».

«Красивейшая Хмелита», «любимый родственный дом», привлекала к себе всю округу. В воскресные дни и праздники владельцы имений и их многочисленные гости всегда стремились собраться у соседа побогаче.

Алексей Федорович Грибоедов, знаменитый хлебосол, известный всей Москве своими балами и увеселительными затеями, перенес уклад своей зимней столичной жизни в летнюю смоленскую резиденцию.

Эпикурейские вкусы и беззаботное прожигание жизни молодого Александра Сергеевича были сформированы не только столичной и гусарской средой. Любимый племянник своего дядюшки наблюдал их в детстве и юности в Хмелите, когда Алексей Федорович поражал всю округу своими усадебными приемами и забавами, никогда не имея на это достаточных средств.

Балы в Смоленской губернии часто называли «редутами». Как и повсюду, они проходили при съезде родственников и знакомых со всей округи. Смоляне посещали друг друга в усадьбах за 40–80 верст.

На смоленском «редуте», как и в «Горе от ума», собирались «прелестницы с толпой вздыхателей послушных», наблюдались известные уловки «матерей, чтобы избавиться от зрелых дочерей», залы наполнялись «любезниками», «которых нынче тьма». Их психологические черты были подмечены Грибоедовым в ранние годы и улавливаются еще в ранних его пьесах.

«Многолюдство» (грибоедовское слово), злословие и сплетни по пустякам были приметами этих съездов. В рукописи исследователя истории смоленского дворянства А. М. Фокина мы находим меткие характеристики представителей смоленской знати. Так, «Храповицкие отличались своей жестокостью», «Аполлон Григорьевич Оловенников был глуп необыкновенно (это фамильная черта Оловенниковых, которых по-уличному звали Простаковыми». «Екатерина Парфеновна Верховская фигурой и дородством — гренадер, голос имеет грубый и звонкий, одевается в затрапезу из холста…, подвязывается платочком, говорит по-мужицки.» Рассказ о том, как одну Толстую назвали графиней, и она очень обиделась, Фокин сопровождает пояснением: «Толстые (просто) гораздо сановитее графов Толстых».

Многие мемуары смоленских жителей содержат подробности обсуждения дамами новинок французских модных туалетов, продававшихся в лавках на Кузнецком мосту, и всевозможных хитростей в умении, как это назвал их знаменитый земляк, «…себя принарядить / Тафтицей, бархатцем и дымкой». Современники Грибоедова не раз описывают «дамские шинельки», «соломенные шляпки с ландышами», белые кисейные платья, «прически буклями» и «в виде небольших райских птичек», бриллианты, «бархат и соболи». О нарядах княжон Соколинских на одном из балов М. С. Николева вспоминает: «Бабушка их, Каховская, нарядила их на бал, покрыв пестрыми букетами крупных цветов в таком количестве, что они казались ходячими комнатами цветов».

Многие столичные родственницы и соседки привозили сюда своим подругам модные туалеты из Москвы и Петербурга. Менее состоятельные дворянки довольствовались платьями собственного пошива или одеждой своей богатой родни. Местная жительница Д. И. Уварова часто «сбывала соседкам поношенные наряды, привозимые ею во множестве из зимних ее поездок в Петербург, и выменивала их на более существенные вещи: нитки, чулки, птицу и другие хозяйственные потребности».

Большой популярностью у смолян пользовались костюмированные балы: участники наряжались как в национальные русские костюмы, так и в костюмы народов других стран. Особый интерес вызывали экзотические наряды стран Востока — Китая и Индии.

В усадьбе Энгельгардтов Ови­нов­щине, недалеко от Погорелого Ба­рыш­никовых, давали маленькие детские балы, а Лыкошины иногда ставили театральные представления, в которых участвовали и дети. Многим обитателям смоленских имений был известен танцмейстер по фамилии Жуть, переучивший танцам детей половины губернии.

Балы сопровождались обязательными обедами «до двенадцати и более перемен», концертными выступлениями оркестра и хора крепостных, театральными представлениями и танцами. В выборе блюд к званым обедам помогали «большие кухонные книги» и повара, проходившие по обыкновению обучение кулинарному искусству в Московском Английском клубе (у богатых дворян) или ученики этих поваров (у дворян мелкопоместных).

«Грибки да кисельки, щи, кашки в ста горшках», о которых упоминается в первой редакции «Горя от ума», были обязательными блюдами в меню обедов смоленских помещиков.

После обеда переходили к развлечениям. Из настольных игр были популярны шахматы и «крепость» — род шашечной игры. Иногда и дети играли в карты. Оставшийся «в дурачках», по воспоминаниям Николевой, был вынужден носить на голове обернутую ложку с вареньем, да так, чтобы не разлить содержимое.

Одним из любимых детских занятий было рисование — красками, акварелью, черным итальянским карандашом. Сохранившийся альбом смоленского дворянина В. А. Вонлярлярского, именуемый «Картинами усадебного быта», содержит рисунки, на которых изображены многие типичные для усадебной жизни занятия: охота с борзыми, дворянское собрание, карточная игра, репетиция любительского спектакля, путешествие по соседним имениям.

В Отделе письменных источников Государственного исторического музея хранится записная книжка — скорее, альбомчик Анны Хомяковой времен ее пребывания в смоленской усадьбе Липицы. В этом альбомчике она, будучи тогда маленькой девочкой, рисовала сценки из жизни своего окружения. На более чем сорока рисунках запечатлены дворяне окрестных усадеб — Хованские, Куракины, Обресковы, Нарышкины, Соковнины, Булгаковы, Лихачевы…

Воспоминания о детских играх со сверстниками во время отдыха между занятиями или после их окончания — камешки, катание на качелях, веревочка, жмурки, прятки, упоминаемые в записях смолян, могли стать одним из источников для воспоминаний Чацкого о детстве:

Где время то? Где возраст тот невинный,
Когда, бывало, в вечер длинный
Мы с вами явимся, исчезнем тут и там,
Играем и шумим по стульям и столам.
А тут ваш батюшка с мадамой за пикетом;
Мы в темном уголке,
и кажется, что в этом!
Вы помните? Вздрогнем,
что скрипнет столик, дверь…

К любимым развлечениям дворянского общества принадлежали домашние театральные постановки в городских салонах и загородных усадьбах. Импровизированные представления, в которых участвовали как профессиональные актеры, так и владельцы и гости усадеб, часто упоминаются в мемуарах смолян.

К участию в концертах часто привлекали представителей молодого поколения владельцев имений. Они не только исполняли роли и играли на музыкальных инструментах, но бывали и дирижерами, и режиссерами. Традиция домашних спектаклей, надолго установившаяся в усадьбах смолян, объясняет, что любовь Грибоедова к театру, его сценическое дарование, талант декламатора воспитывались не только московской театральной средой, но и летними усадебными театральными затеями. Уже взрослым Александр Сергеевич не раз участвовал в любительских спектаклях. В 1824 году он писал Вяземскому: «А кабы теперь был в Москве, сыграл бы в деревне у вас роль старухи-маркизши, Вольтеровой любовницы».

«Домашняя музыка и домашние театры были делом моды, тогда всякий зажиточный помещик имел непременно оркестр и даже театр свой», — вспоминал А. И. Барышников. О домашних усадебных оркестрах он писал: «Каковы были эти домашние оркестры, разумеется само по себе, но и под эту дурную музыку танцевала тогдашняя молодежь так же весело…, ибо и сама тогдашняя молодежь была моложе и веселее, нежели теперешняя, так рано стареющая и скучающая…»

После войны с наполеоновской Францией крепостные оркестры в Смоленской губернии почти исчезнут. А пока каждый владелец усадьбы стремился завести из крепостных свой хор или хотя бы квартет скрипачей. Многие из смоленских помещиков, в частности, дворяне Глинки, серьезно увлекались музыкой, а большинство стремилось дать детям хорошее музыкальное образование. Учителями музыки у дворянских детей часто становились талантливые крепостные музыканты. Таким был, например, дворовый человек из села Мархоткино, который постоянно следил за музыкальными упражнениями Марии Николевой. В своих воспоминаниях Николева перечисляет «почти все в то время принятые танцы в провинции»: русская пляска, казачок, горлинка, гросфатер, матрадур, котильон, экосез, круглый польский и вальс. В пору грибоедовского детства на Смоленщине только начинали входить в моду французские кадрили и мазурка.

Известно, что в Хмелите был собственный крепостной театр, оркестр и хор цыган. Крепостной оркестр был у Лыкошиных, у дальних грибоедовских родственников Николевых в усадьбе Покровское Ельнинского уезда. В домашних театрах того времени нередко ставились остро-сатирические пьесы, для которых был закрыт путь на профессиональную сцену — и которые очень соответствовали нраву Александра Грибоедова, известного современникам своим остроумием. В Хмелите не только Александр «изводил сестер» своими насмешками и экстравагантными выходками, но и остальная хмелитская компания придумывала «разные шутки над приезжающими соседками и живущими в доме иностранцами», — вместе с воспитателями Лыкошиных там «собиралась порядочная колония разноплеменных субъектов». Возможно, во время домашних хмелитских спектаклей разыгрывались и отрывки известной пародии Грибоедова «Дмитрий Дрянской».

Достоверно известно, что еще во время царствования Софьи Алексеевны, которая была «первою и могучею покровительницей театра» в России, на ее придворном театре дебютировал первый владелец Хмелиты Семен Грибоедов. В новом переводе комедии Мольера под названием «Врач поневоле» он исполнил роль «Луки, прислужника Герона».

Мемуаристы свидетельствуют о том, что в усадьбах были широко распространены камерные жанры искусства: пение, литературные, музыкальные и танцевальные вечера в узком кругу. На хмелитских музыкальных вечерах особенным успехом пользовались дочь хозяина усадьбы Элиза, игравшая на арфе, и ее кузина, родная сестра будущего драматурга Мария Грибоедова. Талантливая арфистка, ученица знаменитого Джона Филда, много лет жившего в России ирландского композитора, она была известна «всей Москве своим музыкальным талантом».

Типичным занятием в барских имениях была и усадебная поэзия. В структуре ее, как писал исследователь словесности этого времени В. А. Кошелев, «преобладали по преимуществу «домашние» жанры: послания к друзьям…, обращения к условной возлюбленной, медитативные элегии о бренности бытия и скоротечности жизни, дидактические наставления детям и внукам и так далее. Особое место занимали описания природы, что диктовалось особенностями поэтической эпохи предромантизма, когда в моде стали поиски аналогов творчеству в растительном мире… Такого рода поэзия в начале XIX века была распространенным явлением и модным «домашним» занятием — и редко удостаивалась печати».

Еще одним повсеместным времяпрепровождением в дворянской среде была охота. Об охотничьих приключениях владельца села Липецы, С. А. Хомякова, а еще раньше — о его отце, заядлом охотнике, в смоленском крае ходили легенды. Серьезно увлекался охотой и граф Н. П. Панин из сычевской усадьбы Дугино, где он жил постоянно. Любимым занятием Панина была охота на волков и медведей, для которой он часто приезжал в свое небольшое имение Покров, находившееся недалеко от глухих лесов Бельского уезда — особенно известных мест обитания этих животных. Псовая охота была одним из любимых увлечений в семье Барышниковых.

О том, имел ли пристрастие к охоте дядюшка Грибоедова, свидетельств не сохранилось, хотя обилие птиц и животных в окрестностях грибоедовской усадьбы давало хорошую возможность для устройства в имении этого традиционного барского развлечения. Зато дядюшка Алексей Федорович, знакомый со многими высокообразованными людьми своего времени, старался создать в Хмелите библиотеку, которая удовлетворяла бы самому изысканному интеллектуальному вкусу. Она часто пополнялась новинками художественной литературы, учебниками, справочниками, трудами ученых в разных областях науки и периодическими изданиями. Трудно представить себе хмелитскую библиотеку без «Вестника Европы», основанного Н. М. Карамзиным и издававшегося в Москве в 1802–1830 годах, — лучшего журнала своего времени. Еще одним заметным журналом был тогда «Русский вестник» смолянина С. Н. Глинки. В передовых кругах общества это издание (имевшее патриотическую и монархическую ориентацию) большим успехом не пользовалось, но в провинции было очень популярно, и провинциальные читатели были главными его подписчиками.

Материал подготовила О. Гертман

ЗС 08/2017