М. Белявский
Кажется, откуда бы взяться каким-то тайнам! Но тайны и загадки встречаются в XVIII веке буквально на каждом шагу. Порой даже кажется, что дойди до нас меньше документов ‑ и число загадок сразу бы уменьшилось.
Восемнадцатое столетие началось необычно. Шел век за веками, счет годам велся «от сотворения мира», давно перевалив за 7 тысяч. Новый год начинался 1 сентября, и считался этот день самым обычным. А тут, 20 декабря 1699 года, царский указ: «впредь лета счислять в приказах и во всяких делах и крепостях писать с нынешнего генваря с 1 числа от рождества Христова 1700 года». Да «в знак того доброго начинания» предписывалось по всем большим улицам Москвы и перед воротами домов знати «учинить некоторые украшения от древ и ветвей сосновых, еловых и можжевеловых», и «даже людям скудным каждому хотя по деревцу, или ветве на вороты, или над храминою своей поставить», и «на Красной площади огненные потехи учинить и стрельбу чинить», и боярам, окольничим и думным и знатным дворянам и купцам «каждому на своем дворе из небольших пушечек… учинить троежды стрельбу и выпустить несколько ракетов».
За необычным началом последовало и необычное развитие. Старая Московская Русь вышла в Прибалтику и, прорубив там окно в Европу, превратилась в могучую Российскую империю. На далеком Урале выросли огромные металлургические заводы ‑ самые крупные в мире, и промышленность передовых стран Европы, Англии и Франции, работала на русском металле. Новый облик постепенно принимали русские города. На смену поместной дворянской коннице и стрелецкому войску пришла регулярная армия. Преобразилась духовная жизнь страны. Пришел конец неограниченной диктатуре церкви в области культуры и просвещения. Да и сама церковь утратила роль самостоятельной экономической и политической силы.
Крепостнические отношения превращаются в тормоз для развития страны. В России формируются уже капиталистические отношения. Однако разлагающееся крепостничество не только продолжает господствовать, но и распространяется на огромные новые территории. Крепостное право приобретает самые грубые, самые дикие формы. Помещики получают неограниченную власть над личностью и имуществом крестьян. Они продают их в розницу, сдают в рекруты, отправляют на каторгу, истязают, заставляют работать на барщине даже и по 6 дней в неделю. А любая жалоба крестьян на своего помещика рассматривается как важное государственное преступление и сопровождается самым суровым наказанием. Крепостничество разлагается, а права и привилегии помещиков увеличиваются. В стране формируются капиталистические отношения, но нарождающаяся буржуазия еще не превращается в класс. Она остается средневековым сословием купцов и ремесленников и требует не уничтожения крепостного нрава, а права владеть крепостными. Вот и получается, что с критикой крепостных порядков выступают не идеологи нарождающейся буржуазии, а передовые дворяне и доведенные до отчаяния крепостные крестьяне.
Все изменения в экономике, культуре оказываются поставленными на службу крепостникам, и вторая половина века входит в историю как «золотой век дворянства». Но именно в этот «золотой век» разразилась самая мощная в истории России крестьянская война, именно в этот «золотой век» на всю страну прогремел гневный протест Радищева против самодержавия и крепостничества.
В нашем распоряжении самых разнообразных источников в десятки и сотни раз больше, чем по любому из предшествующих веков. Выходят газеты и журналы. До нас дошли дневники, воспоминания, переписка людей XVIII века. Каждый год выходят из печати сначала десятки, а затем и сотни книг. Один Н.И. Новиков, возглавив в 1779‑1789 годах типографию Московского университета, напечатал в ней за десять лет более тысячи книг. Да и со всякого рода документами в XVIII веке дело обстоит иначе. В сотнях экземпляров печатаются указы и манифесты. Десятки и сотни тысяч всякого рода бумаг всевозможных учреждений заботливо сохраняются. И стоят на палках архивов тысячи, десятки и сотни тысяч огромных фолиантов, каждый из которых впору лишь поднять. Подумать только: лишь в Центральном архиве древних актов в фондах Сената и его департаментов почти 400 тысяч (!) дел, да фонд каждой из коллегий ‑ несколько десятков тысяч дел. И это в одном архиве. А Военно-исторический архив, архивы Министерства иностранных дел. Академии наук. Литературы и искусства, а рукописные собрания Ленинской библиотеки, Исторического музея. Пушкинского дома, ленинградской «Салтыковки», а архивы республик и областей?
Кажется, откуда бы взяться каким-то тайнам! Но тайны и загадки встречаются в XVIII веке буквально на каждом шагу. Порой даже кажется, что дойди до нас меньше документов ‑ и число загадок сразу бы уменьшилось.
Вот несколько из них.
«Отдайте всё…»
Подходит к концу царствование Петра I. Умер приговоренный Сенатом к смертной казни его сын ‑ царевич Алексей, ставший знаменем всех консервативных сил. Издается указ о том, что царь сам назначает себе преемника. Кажется, все в порядке. Но два года спустя умер маленький сын Петра и Екатерины, а 27 января 1725 года в своей маленькой низенькой спальне в Петербурге умирал и сам Петр. Днем он потребовал бумагу и перо, начал было писать, но перо выпало из его рук, и на бумаге осталось лишь два слова: «отдайте все…». Язык ему уже не повиновался, а ночью наступила смерть.
Отдайте все… Кому, в чьи руки собирался передать все им созданное Петр I? На первый взгляд может показаться, что эту загадку решить и не так уж трудно. Ведь круг лиц, к которым могла перейти императорская корона, состоял всего из нескольких человек. Но попытайтесь сами дописать недописанную фразу, и вы окажетесь в заколдованном кругу.
Чье имя мог написать Петр? Сына Алексея ‑ будущего Петра II? Но ведь было совершенно ясно, что это означает конец преобразованиям. Рядом с десятилетним императором оказалась бы его бабка ‑ первая жена Петра, Евдокия Лопухина, и все, кто стоял за спиной царевича Алексея. Нет, не могло быть в предсмертной записке имени Петра II.
Так, может быть, там стояло имя жены, Екатерины, которую Петр в 1724 году с великим торжеством короновал в Москве императорской короной? Но он-то лучше других знал, что эта малограмотная женщина не обладает никакими данными для того, чтобы продолжить его дело. К тому же не прошло и трех месяцев со дня, когда царь послал ей банку с заспиртованной головой казненного ее фаворита ‑ камергера Монса. Сообщение об измене Екатерины резко ухудшило ход болезни Петра. Нет, и Екатерине не мог Петр «отдать все»…
Остаются дочери Петра. Но старшая, Анна, незадолго до этого была выдана за голштинского герцога и торжественно за себя и за своих потомков письменно отказалась от всяких прав на русский престол.
Вторая дочь Петра ‑ Елизавета. Очень красива, мастерица танцевать, наряжаться, тратить деньги, заниматься амурными делами. Наверное, она была бы очень хороша в Париже в роли королевы ‑ ее сватали Людовику XV. Но на русском престоле в роли продолжательницы дела Петра эта необразованная, ленивая, меньше всего думавшая о государственных делах девица, летевшая с бала на церковную службу, а оттуда торопившаяся на маскарад, была явно не к месту.
И уж конечно, не могла прийти в голову Петру мысль «отдать все» кому-либо из тех, кого Пушкин назвал птенцами гнезда Петрова.
Круг возможных кандидатов исчерпан, а тайна последнего слова в предсмертной записке Петра так и осталась тайной. История как будто специально сделала все для того, чтобы показать, что колебания Петра были не случайны, что перо недаром выпало из его рук. После смерти Петра у власти побывали все возможные из перечисленных кандидатов: Екатерина I, Петр II, Елизавета и даже «счастья баловень безродный, полудержавный властелин» Меншиков. Правда, положение некоронованного императора при Екатерине и Петре II привело его в конце концов в далекий Березов, где он и окончил свои дни в построенной им самим избушке. Не успела поцарствовать лишь Анна Петровна, умершая вскоре после отца, зато на троне оказался, хотя и ненадолго, ее сын ‑ незадачливый Петр III, свергнутый вскоре Екатериной II. И все они, эти «ничтожные наследники» показали, что «отдать все» было некому…
Что с ними стало? Почему же они молчали?
А вот и еще одна загадка. 30 июля 1767 года в Грановитой палате Московского Кремля торжественно были открыты заседания созванной Екатериной II Комиссии для сочинения Нового Уложения. Новым это уложение, то есть свод основных законов, называлось в отличие от действовавшего тогда Уложения 1649 года. Многое изменилось в стране за 118 лет, а Уложение 1649 года продолжало действовать. Вот и собрались в Грановитую палату для выработки новых законов депутаты от дворян, городов, казаков, да небольшая группа депутатов от государственных крестьян. Помещичьим, дворцовым, бывшим монастырским крестьянам права присылки депутатов, конечно, не было предоставлено. Законы составлялись новые, а порядки-то они должны были сохранить старые. Хотя Екатерина II и писала в своем «Наказе» Уложенной комиссии: «Боже сохрани, чтобы после окончания сего законодательства был какой народ больше справедлив, и следовательно, больше процветают на земли. Намерение законов наших было бы не исполнено. Несчастье, до которого я дожить не желаю», но и ее «Наказ», и все ее законодательство, и ее деятельность были направлены на сохранение и укрепление самодержавия и крепостничества. Казалось бы, специально подобранный состав депутатов, отсутствие депутатов от закрепощенного большинства народа обеспечивали успех замыслам Екатерины II. Но так только казалось. Екатерине пришлось под предлогом начавшейся войны с Турцией распустить Комиссию, которая так и не составила нового Уложения.
А произошло вот что. Прежде, чем перейти к составлению проекта нового закона, депутаты предварительно должны были ознакомиться с существующими законами по каждому вопросу. В мае 1768 года, когда уже шел десятый месяц работы Комиссия, читались законы о наказании беглых крестьян и их укрывателей. Дворянские депутаты требовали, чтобы эти наказания были значительно усилены, чтобы государство установило целую систему мер для розыска беглых крестьян.
Но тут-то и выступила маленькая группа депутатов народных низов. Сначала угличский канцелярист Сухопрудский заявил: прежде чем принимать такие законы, нужно выяснить, почему крестьяне бросают землю, семью, имущество и бегут. Казанский однодворец Кипенский уже прямо утверждал, что крестьяне бегут не от чего иного, как от непосильных работ и поборов, от притеснений и истязаний помещиков. А раз так, то нужно что-то делать, чтобы этих притеснений и истязаний не было. Мысль Кипенского продолжил артиллерийский офицер Коробьин. Чтобы прекратить побеги, заявил он, есть единственное средство: положить конец помещичьему произволу. А для этого нужно законодательно определить объем работ и платежей крестьян, закрепить за ними землю, с тем, чтобы помещик не мог ее отбирать. Коробьина поддержали нижегородский пахотный солдат Жеребцов и архангельский крестьянин Чупров, офицер Козельский, хоперский казак Алейников. А белгородский однодворец Маслов предложил вообще отобрать у помещиков всех крестьян, отдать крестьянам их землю. Крестьяне будут платить государству подати, а уж государство из этих сборов может отдавать дворянам, сколько хочет.
Совсем нетрудно отгадать причины, по которым Екатерина поспешила прервать работу Комиссии, с тем чтобы ее так никогда и не собирать снова. Все это так, но где же здесь тайна? Где загадка? Тайна есть, и не одна.
Вскоре после выступления Коробьин сложил с себя депутатские полномочия. Странно? Но все это повторяется с депутатом Татищевым. А до этого и Белкин, депутат каргопольских крестьян, наказ которых подвергается резким обвинениям со стороны дворянских депутатов, тоже слагает с себя депутатские полномочия.
Ну, а в ряде случаев Екатерина пошла и на более решительный шаг. Депутаты уральских приписных ‑ Ермаков, казаков ‑ Денисов и украинских крестьян ‑ Мороз и Моренец были лишены звания депутатов и преданы суду за «переписку с избирателями возмутительного свойства», за то, что они сеяли среди выбравших их крестьян «соблазн и непослушание». Но особенно опасным казалось, что крестьянские требования выставляли, отстаивали и аргументировали дворяне Коробьин и Татищев. Ведь в данном случае не обвинишь выступающих в том, что они говорят так по своему невежеству или из-за лени и нежелания работать на помещика. Поэтому-то ярость депутатов-крепостников и обрушилась в первую очередь и с особой силой именно на Коробьина. Думается, в этом разгадка тайны, почему именно он и Татищев и вынуждены были «сложить свои полномочия».
Но едва мы как-то разобрались в одной из тайн, как встают другие. А какова судьба всех этих депутатов? Как получилось, что ни одного имени депутатов, выступавших с самой резкой критикой крепостного права, с речами, полными ненависти к помещичьему произволу, мы не встречаем в документах Пугачевского восстания? Все дела, связанные с депутатами, обязательно докладывалась самой Екатерине, а в ее бумагах нет никаких данных на этот счет. Правда, Коробьин, Козельский, Татищев были дворянами, а ведь не только передовые дворяне XVIII века, но и дворянские революционеры XIX века не понимали значения крестьянских восстаний, боялись их, видели в них лишь «бунт кровавый и бессмысленный». Ну, а депутаты-крестьяне? Ведь пугачевские указы и манифесты и провозглашали именно ту крестьянскую «землю и волю», о которой они пытались говорить с трибуны Уложенной Комиссии. Так почему же они остались в стороне от восстания? Может быть, потому, что восстание не распространялось на те районы, где жили эти депутаты, а может быть, действовали совсем другие причины ‑ тайна остается тайной. И не только остается, но влечет за собой еще одну.
Алейников, Жеребцов, Маслов, Коробьин, Чупров, Татищев, выступавшие в Комиссии, очевидно, никакого участия в Крестьянской воине не принимали. Но ведь было 9 депутатов крестьян, казаков, нерусских народов Поволжья и Приуралья, которые активно участвовали в Пугачевском восстании. Среди этих девяти депутатов мы видим и знаменитого пугачевского полковника Максютова и Тимофея Падурова ‑ одного из ближайших соратников Пугачева, составителя ряда его указов и манифестов, казненного вместе с Пугачевым на Болотной площади в Москве. Но депутаты Андреев (Бакай), Давыдов, Максютов, Юнаев, Тимченко, Венеровский, Ишлаков, Падуров за полтора года заседаний Комиссии ни разу не выступали и не поддержали ни одного антикрепостнического или антидворянского выступления. Итак, одни говорят, но не действуют, другие действуют, но не говорят.
Смешно было бы думать, что мы имеем дело с глубокой «конспирацией» будущих пугачевцев. Можно допустить, что часть из названных депутатов не выступала, так как не знала или плохо знала русский язык. Но это нисколько не поможет объяснить тайну молчания Венеровского, Тимченко, Горского и тем более яицкого казачьего сотника, будущего руководителя пугачевской военной коллегии Тимофея Падурова… А как важно было бы разгадать эту тайну! Она бы многое нам объяснила и в работе Комиссии, и в поведении крестьянских и казачьих депутатов, в идейной борьбе кануна Крестьянской войны и в самой Крестьянской войне. Но ключа к решению этой тайны пока еще не найдено.
Загадки Василия Баженова
Сын московского дьячка, в апреле 1755 года поступивший в гимназию открывавшегося университета, Василий Баженов был осенью того же года отправлен в Петербург, где из университетских гимназистов формировалось ядро будущей Академии художеств. В 1760 году его направляют для совершенствования во Францию и Италию. Здесь Баженова ждет настоящий триумф. Французская академия дает блестящий отзыв и отмечает его выдающиеся творческие достижения. Вспоминая об этом, Баженов писал, что в Академии «…все архитекторы сматривали мои дела с большой охотою, а мои товарищи, французы молодые, у меня крадывали мои прожекты и с жадностью их копировали». А Баженову в это время было всего 22 года. После Парижа ‑ Италия и новый триумф. Ознакомившись с его работами, Римская академия избирает его своим профессором, Флорентийская и Болонская ‑ членом академий.
Наконец летом 1765 года Баженов, увенчанный лаврами, возвращается в Академию художеств, и выставленные им здесь проекты вызывают всеобщее восхищение. И сразу же первая загадка ‑ Баженов не получает ни звания профессора, ни работы в Академии, хотя диплома одной из академий Франции или Италии для достижения этого тогда было более чем достаточно.
И превращается Баженов в архитектора, выполняющего заказы отдельных аристократов, разбогатевших заводчиков, проектирует, строит, строит много. И сразу же вторая загадка: а что он строит, что из построенного им сохранилось? И мы почти ничего не можем ответить на этот вопрос. Не найдены баженовские проекты этих лет, нет указаний в литературе XVIII века на сооруженные им конкретные постройки, хотя известно, что для одного Демидова он выполнил работ на 10 тысяч рублей, весьма значительную для XVIII века сумму.
Эта загадка влечет за собой другую. Мы знаем, как год за годом, последовательно и изуверски травил Демидов Баженова, знаем, что он довел его до полного разорения, до нищеты, знаем, что он так ничего и не заплатил Баженову. Но в чем причина такой ненависти? Тайна.
Начало 1768 года ознаменовалось крутым поворотом в судьбе Баженова: он назначен главным архитектором «кремлевского строения», и семь лет уходят на разработку проектов, создание модели, подготовку строительства ‑ самого грандиозного сооружения, когда-либо строившегося в России за всю ее историю. А в апреле ‑ мае 1775 года следует приказ Екатерины ‑ всякие работы по сооружению Кремлевского дворца прекратить, котлован засыпать, откосы заделать дерном.
Причина? О ней и сейчас спорят. Сама Екатерина утверждала, что приказала прекратить строительство, убедившись, что его продолжение угрожает падением кремлевским соборам и другим древним кремлевским сооружениям. Но и московские архитекторы и присланный Екатериной архитектор Ринальди единодушно подтвердили, что подобной угрозы не существует.
Думается, что разгадка этой тайны в другом. Строительство Кремлевского дворца было одним из ярких воплощений политики «просвещенного абсолютизма», которую Екатерина проводила в шестидесятых ‑ начале семидесятых годов.
Мощная Пугачевская крестьянская война свидетельствовала о крахе этой политики. И Екатерина выступает теперь уже не в роли ученицы Вольтера, а в роли «казанской помещицы», как она себя сама демонстративно именует в грозном 1774 году, когда пугачевская армия осаждает Казань. Теперь Екатерина уже не скрывает, что все ее усилия, вся ее политика направлены на укрепление власти дворян. России, где все туже затягивалась узда крепостничества, баженовский дворец в Кремле с его огромным амфитеатром для народных собраний был совсем ни к чему. Поэтому годился любой предлог, чтобы прекратить строительство.
Но для Баженова это крах, гибель всего, что вынашивалось долгие годы, на что ушли силы, здоровье, гений, мечты. Проходит несколько месяцев, и Баженову поручается создание комплекса зданий в селе Черная Грязь, которое переименовывается в Царицыно и должно превратиться в загородную резиденцию императрицы. И снова десять лет творчества, поисков, напряженной работы, строительства. Наконец все основные работы закончены. Осталось построить лишь башню с часами, да несколько подсобных помещений. В июне 1785 года Екатерина осматривает царицынский ансамбль. Дает указания о некоторой переделке внутренних помещений главного дворца. Переделка так переделка, у каждого заказчика могут быть свои капризы. Баженов и его помощники составляют проекты переделок, составляют сметы. И вдруг 2 января 1786 года приказ Екатерины: дворец и Царицыне сломать до основания, а Баженова уволить без жалования и пенсии.
Сломать до основания! Такое распоряжение еще можно как-то понять, если оно сделано сгоряча. Но ведь здесь-то прошло полгода, и эти полгода речь шла только о внутренних переделках. Устная легенда связывает слом дворца с его мрачным, гнетущим видом. Но сохранившиеся баженовские постройки в Царицыне отличаются как раз изяществом, которое удивительно сочетается с массивностью и величественностью! Наконец, сама Екатерина в письмах Гримму говорит лишь о низких сводах и тесных лестницах и пишет, что она велела их переделать. И очень не вяжется распоряжение о сломе с характером расчетливой и дальновидной немки Екатерины II. Ну, если уж что не нравилось самой императрице, то она обычно жаловала кому-то из настоящих или отставных фаворитов. Думается, ключ к этой тайне дает находка М.А. Ильина в фондах Академии художеств. Анализируя эскизы Баженова, Ильин пришел к выводу, что Баженов вместо одного большого дворца построил одинаковые парные павильоны: один для Екатерины, другой для Павла. Поначалу в этом ничего особо «крамольного» не было. Но к 1786 году отношения Екатерины с сыном резко обострились и она, всерьез подумывает лишить его права на престол. К этому же времени выясняется, что ряд придворных замышляет переворот в пользу Павла, и, наконец, выясняется, что Баженов находится в тесных отношениях с Павлом и ведет с ним какие-то переговоры от имени московских масонов. Теперь баженовские парные павильоны в Царицыне воспринимались Екатериной совсем иначе. В них она увидела определенный политический смысл, вызов, оскорбление. Думается, именно это и явилось главной причиной слома дворца «до основания» и увольнения Баженова.
Вот и получается, что здания, ансамбли, о которых мы твердо знаем, что их проектировал или строил Баженов, остались непостроенными либо были разрушены. А принадлежность Баженову других зданий, которые традиция или стилевые особенности связывают с Баженовым, мы не можем подтвердить документально, а если и можем, то не знаем, что в данном здании соответствует проекту Баженова и что подверглось изменению при строительстве и в последующее время. Так обстоит с усадьбами в Михалкове и Красном, в Петровском-Алабине и Троицком-Кайнарджи, церквами в Быкове и Знаменке, с Инженерным замком в Ленинграде и даже со знаменитым домом Пашкова в Москве. Что ни здание, то тайна.
Тайна и то, почему передовой по убеждениям, выдвигавший в качестве своих помощников крепостных и вольноотпущенных крестьян, демократ Баженов связывает свои надежды с Павлом, живым воплощением крайнего произвола, крепостничества, солдафонства, политической реакции.
Таинственно и последнее звено в жизни Баженова. В своем завещании, написанном незадолго до смерти, а умер он 2 августа 1799 года, Баженов писал: «…и весьма желаю быть положенным в Глазове». Что это за Глазово, почему в Глазове? Опять тайна. И хоронят Баженова на Смоленском кладбище в Петербурге, а потом разрешают зимой перевезти в Глазово. Какое? Куда? В нижегородской вотчине, пожалованной Баженову Павлом, не было никакого Глазова. Упоминается в документах какое-то Глазово около Павловска, где в последние годы царствования Екатерины находилась резиденция будущего Павла I. Может быть, там и нашли упокоение останки Баженова. Может быть. Но место могилы самого выдающегося русского зодчего и сейчас остается тайной, которую мы едва ли когда-нибудь разгадаем.
Исчезнувшие манускрипты
А вот еще одна цепочка тайн. 4 апреля 1765 года умер Ломоносов. Еще гроб с телом Ломоносова стоял в его доме на Мойке, а его кабинет с книгами, рукописями, перепиской был опечатан фаворитом Екатерины II графом Григорием Орловым. В тот ли день, когда поразившее современников «огромное стечение народа» провожало Ломоносова в его последний путь, на кладбище Александро-Невской Лавры, или назавтра, но Григорий Орлов забрал во дворец и библиотеку и рукописи Ломоносова. Одни авторы объясняли это тем, что Орлов очень ценил Ломоносова и увлекался физическими опытами. Другие пишут, что он купил рукописи у вдовы. Но согласитесь, что опечатание кабинета сейчас же после смерти Ломоносова ‑ весьма странная форма проявления любви, что же касается покупки или уговоров, то эта версия уж очень надуманна. Всесильный фаворит императрицы «уговаривает» что-то ему уступить или продать?! Да и сама вдова Ломоносова, отвечая Академии наук, которая пыталась получить от нее книги, взятые Ломоносовым из академической библиотеки, совершенно недвусмысленно писала, что эти книги забраны во дворец, вместе со всеми бумагами и книгами покойного, графом Г.Г. Орловым. Забраны, но зачем? Может быть, Григорий Орлов так и фигурировал бы в роли бескорыстного почитателя ученого, если бы до нас не дошли частные письма И. Тауберта, руководителя академической канцелярии, весьма близкого к двору Екатерины человека. Сообщив об опечатании кабинета Ломоносова, он объяснил и причину этого: «Без сомнения, в нем должны находиться бумаги, которые не желают выпустить в чужие руки».
Краешек тайны начинает приоткрываться. Но, что же это за бумаги, которые «не желают выпустить в чужие руки», почему боятся, что они попадут в «чужие руки»? Ответ на этот вопрос упирается в новую тайну. Бумаги Ломоносова и его библиотека во дворце бесследно исчезли. Их нет ни в архиве, ни в библиотеке, и все их поиски, длящиеся более двух веков, безрезультатны. Уничтожены? Утрачены по небрежности? Как получилось, что один из близких к Екатерине людей ссылается на Ломоносова при характеристике событий XIII века, когда «Древняя российская история» Ломоносова заканчивается 1054 годом? Как получилось, Что Академией была опубликована лишь первая часть этой книги, а вторая, содержащая аргументацию, тексты и анализ исторических документов, не появилась в печати?
Наконец, ясно, что не работы по физике или химии боялись выпустить в чужие руки, но тогда что же?
Несколько клочков бумаги случайно избежали конфискации, были подобраны и сохранены малолетней дочкой Ломоносова Еленой, а затем, десятилетия спустя, переданы ее потомками Академии наук. На этом клочке Ломоносов записал темы восьми основных и шести дополнительных статей, которые он считал особенно важными, статей по жгучим социально-экономическим вопросам жизни и развития страны. Одна из этих статей до нас дошла, и судьба ее говорит о многом. Понимая, что без поддержки опубликовать ему эту работу не удастся, Ломоносов решил действовать через фаворита императрицы Елизаветы И.И. Шувалова. 1 ноября 1761 года он преподнес Шувалову рукопись «О сохранении и размножении российского народа». Но фаворит не только не помог ее публикации, но и никому никогда не говорил о ней. Она была обнаружена только при разборке шуваловских бумаг много лет спустя после его смерти. Лишь в 1819 году она была впервые опубликовала с большими цензурными купюрами. Но и цензурные купюры не помогли: цензор, давший разрешение на печатание работы Ломоносова, был уволен со службы и получил строгий выговор. Министр духовных дел и народного просвещения князь Голицын заявил, что эта работа содержит «мысли предосудительные, несправедливые, противные православной церкви и оскорбляющие честь нашего духовенства», а поэтому она не должна была печататься. Министр внутренних дел распорядился, чтобы «распространение письма Ломоносова в публике было запрещено». Лишь после крестьянской реформы статья смогла увидеть свет целиком, и то на страницах специального научного журнала, а в собрание сочинений Ломоносова она вошла лишь после революции.
Но Шувалову попала лишь одна работа из четырнадцати перечисленных на упоминавшемся листке. Зная содержание первой, мы видим, что у Екатерины и ее окружения были все основания опасаться, что бумаги Ломоносова попадут в чужие руки. А если мы вчитаемся во второй чудом сохранившийся листочек, на котором Ломоносов всего за месяц до смерти набросал план своей так и не состоявшейся беседы с Екатериной II… Сколько в этих строках горечи, гнева, возмущения: «Да все! и места нет. Нет нигде места и в чужих краях… Многое принял молча, многое снес, во многом уступил. За то терплю, что стараюсь защитить труды Петра Великого, чтобы выучились россияне, чтобы показали свое достоинство… Я не тужу о смерти: пожил, потерпел и знаю, что обо мне дети отечества пожалеют». И великолепная, грозная последняя строка на листке, строка, показывающая, что и умирающий великий помор был полон мужества и достоинства: «Ежели не пресечете, великая буря восстанет!».
Тайну исчезновения рукописей Ломоносова мы можем если и не раскрыть полностью, то во многом приоткрыть. И верится, что, дойди они до нас, совсем иным выглядел бы этот великий сын народа, которого время и судьба заставили писать торжественные и пышные оды ничтожествам, сидевшим на русском троне. Недаром Ломоносов еще в 1759 году с горечью писал Шувалову: «Мои манускрипты могут ныне больше служить, нежели я сам, не имея от моих недоброжелателей покоя». Вот эти-то бесценные ломоносовские манускрипты и погубили Екатерина II и ее приближенные…
Мы знаем великого Ломоносова ‑ ученого и поэта. Ломоносова ‑ великого публициста у нас украли.
А кстати, в листке с темами статей есть еще одна тайна: под номером 8 значится тема «О сохранении военного искусства и храбрости во время долговременного мира», а к ней добавлена дополнительная тема – «Олимпические игры»!..
Олимпийские игры? Но позвольте, ведь они прекратили свое существование в конце IV века нашей эры и возродились вновь лишь через 133 года после смерти Ломоносова. Как-то даже не укладывается в голове ‑ неграмотная, забитая крепостная Россия XVIII века и вдруг ‑ Олимпийские игры. Да еще в качестве важнейших проблем, решения которых требуют общенациональные интересы, рядом с вопросами «о исправлении земледелия», «о просвещении народа», «о лучших пользах купечества», «о исправлении и размножении ремесленных дел»… Как видим, проблема Олимпийских игр рассматривалась Ломоносовым в ряду важнейших задач общегосударственного значения, задач, решения которых нельзя откладывать и тем более забывать. Ну, а как Ломоносов мыслил себе решение этой проблемы, что он в нее вкладывал, в каких формах предлагал осуществить ‑ еще одна тайна. Что привело его к этой проблеме, ведь Олимпийские игры в XVIII веке были давно забыты, ‑ еще тайна. И лишь цель – «сохранение храбрости», воспитание мужества, стойкости, закалки ‑ это уже не тайна. Вспоминать бы об этом нашим олимпийцам и участникам международных соревнований почаще. А как соблазнительно было бы протянуть прямую ниточку от Ломоносова к современному спорту, да рвется ниточка об одну из тайн XVIII века.
Нет, все-таки странный он, этот XVIII век, странный и таинственный!..
ЗС №12/1969
