«Усадьба – в основе всей русской культуры»

Мария Нащокина

На протяжении нескольких номеров, под рубрикой «Музей — как лицо эпохи», мы рассказывали о разных музеях-усадьбах, московских и загородных: о палатах бояр Романовых на Варварке, об усадьбе Грибоедовых в Хмелите в Смоленской области, о доме Льва Толстого в Хамовниках, о замоскворецкой усадьбе художника Василия Андреевича Тропинина, о доме Чайковского в Клину и Василия Львовича Пушкина — на Старой Басманной. Каждый из этих домов, хранящих память о своих знаменитых владельцах, открывал перед читателями время, в котором они жили — не только с большой его историей, но и с бытом, привычками, лицами, голосами.

Теперь, подводя итог этому разговору, мы постараемся увидеть феномен русской усадьбы в целом. О смыслах усадебной жизни, о ее эволюции в нашей стране, о том, какой отпечаток наложила усадебная культура на русскую жизнь вплоть до настоящего времени, наш корреспондент Ольга Балла говорит с известным специалистом по истории русской усадебной культуры — членом-корреспондентом Российской академии архитектуры и строительных наук, доктором искусствоведения, заместителем  председателя Общества изучения русской усадьбы, автором многих книг и статей Марией ВладимировнойНащокиной.

— В какой мере различались общее устройство и быт в городских и загородных усадьбах?

— Прежде всего, стоит обратить внимание на то, что усадьба — это ячейка традиционного русского быта. Сформировалась она значительно раньше, чем появились загородные усадьбы, с которыми у нас сейчас, как правило, и связано представление об усадьбе как таковой. В принципе, любой древнерусский город состоял из таких ячеек — владельческих участков, на которых стояли дома с небольшим земельным наделом. Все русские города традиционно имели такую структуру и ее сохранили почти до сегодняшнего дня. Теперь, к сожалению, эта усадебная структура активно застраивается и нарушается, и именно ее утрата наносит основной вред облику Москвы. Но до начала ХХ века такая структура в Москве сохранялась. Усадьба как традиционный образ жизни русского человека прошла практически через всю историю государства.

Усадьбы городские и загородные начали различаться между собою не так давно — еще в XVII веке они мало чем отличались друг от друга. Различие между ними состояло разве что в размерах. Это стало меняться во второй половине XVIII века. В 1762 году Петр III издал указ о необязательности службы дворян, которая при Петре Великом была вменена им в обязанность. Из-за службы у них совершенно не было времени заниматься своими загородными усадьбами. Это были чисто хозяйственные образования, которые приносили доход.

Когда же появилась возможность вести свободный от государственной службы образ жизни и проводить время в загородной усадьбе — вот тогда она и начала превращаться в место отдыха.

Ее роль, конечно, к этому тогда еще не сводилась. Просто в место отдыха она стала превращаться только к концу XIX века, и то не всегда. А в XVIII столетии, как только у помещиков появилась возможность уехать в загородную усадьбу и жить там, не занимаясь государственными делами, а только своим собственным хозяйством, — и они немедленно этой возможностью воспользовались. Как скажет позже Екатерина Великая, помещик должен стать отцом крестьянам, то есть — тем самым винтиком государства, который доносит государственную политику до самых низов. И это принесло реальные плоды: таким образом, страна, действительно, сцементировалась.

Так вот, во второй половине XVIII века появилась возможность создавать загородные комплексы, которые часто были гораздо пышнее и свободнее, чем в городе, потому что в городе даже в то время место было все-таки ограничено. А за городом можно было разбивать огромные парки. Моду на парки принес в русскую культуру Петр Великий. Он первый начал заниматься садоводством: привез из европейских путешествий новые впечатления и старался их воплотить в гигантских императорских резиденциях, которые были созданы под Петербургом, или в меньших по размеру резиденциях, как его летний дворец и Летний сад. Однако возможности заниматься созданием садов в имениях для рядового дворянина появились лишь с середины XVIII века — примерно с Елизаветы, с Екатерины, когда с западными веяниями приходит и возможность разбивать парки по их образцам.

Так началось расхождение городского и загородного дворца. Кстати говоря, большие усадьбы у нас часто называют дворцами, но это неточно. Некоторые усадьбы, действительно, имеют дворцовый характер, они похожи на дворцы, но раньше их никогда так не называли. Слово «дворец» до революции всегда применялось только к домам императорской фамилии и никогда не — к дворянским домам. И Кусково, и Останкино — это не дворцы, это дома.

— То есть, дворец — это вопрос статуса, а не размера, пышности или чего-то в этом роде?

— Совершенно верно. Естественно, когда возникла необходимость в том, чтобы строить великолепные сооружения за городом — с парком, с павильонами, с какими-то затеями и так далее, — к этому стали привлекаться архитекторы. Среди тех, кто строил эти замечательные резиденции, — например, петербургские, и не только дворцовые, но и дома богатых аристократов, — это те же самые мастера, которые строили и в городе. Мы знаем имена Кваренги, Воронихина, Камерона, Старова, создававших дворцы под Петербургом.

В Москве была своя история. Москва была, с одной стороны, усадебной столицей, она дольше, чем Петербург, сохраняла усадебный тра­ди­ционный характер застройки. Петербург ведь строился поздно, с начала XVIII века, поэтому застройка там хотя и тоже была изначально усадебной, но все же ориентировалась изначально на облик западноевропейского города, и, кроме того, все наделы там были лимитированы. В Москве такого не было — она была действительно большой деревней в этом смысле, с садами, с огородами… В Москве была своя архитектурная общественность. Замечательные усадьбы здесь строил Доменико Джилярди, как в Москве, так и в пригородах. Строили здесь и другие мастера. Часто в Москве и в провинции осуществлялись проекты знаменитых столичных зодчих: владельцы усадеб покупали проекты в виде чертежей, а осуществление поручали своим крепостным строителям, которые у них там жили на местах. Строительные материалы обычно — тоже местное производство. Это сейчас мы думаем, где бы купить кирпич, — понятно, на строительном рынке. А раньше так не делали: глина была повсюду, поэтому, когда собирались строить дом, просто заводили свой маленький кирпичный завод. Это же очень легко, по существу, сделать: найти место с хорошей глиной, наформовать ее в коробочки, высушить и строить. Все!

Мелкие кирпичные заводы — характерная особенность России. Скажем, в Новой Ладоге, о которой я писала в своей книге[1], — в крошечном городке — было несколько десятков кирпичных заводов со своими клеймами.

Естественно, постепенно шел процесс монополизации. К концу XIX века город стал уже резко отличаться от загорода, в городе кирпич нужно было покупать, и на рынке появились монополисты. Но в разных городах они были разные, — опять же, потому, что это — местное производство.

— Как изменилась Москва после пожара 1812 года в смысле усадебной архитектуры? Пожар, как известно, способствовал ей много к украшенью…

— Конечно — и понятно, почему. Екатерина Великая понимала, что изменение Москвы зависит, прежде всего, от собственников, которые владеют жильем. В Москве была планировка хоть и идеальная: в ее основе лежит круг, это ренессансная планировка, по образцу итальянских городов (она заимствовала как образец регулярный, идеальный город Возрождения, то есть ренессансную идею), но в ней было очень много тупиков, непроезжих улиц и так далее, — это следствие того, что все-таки строительство шло не только по идеальной схеме, — она была положена в основу, да, но город строился во многих отношениях стихийно. Поэтому при Екатерине Великой был создан урегулированный план Москвы, который лишал ее всех этих нестроений и делал более разумной: переулок — это, значит, то, что между улицами; улицы — это те, что идут лучами в разные стороны…

В числе таких, доживших до нашего времени, городских усадеб, которые были в Москве характерным типом застройки, можно назвать и крошечную усадебку В. Л. Пушкина, и музей Тропинина — маленькую замоскворецкую усадебку, и более обширное поместье Л. Н. Толстого в Хамовниках. Хамовники — это все-таки уже граница города, территории за Садовым кольцом вошли в городскую черту достаточно поздно, поэтому их застройка долгое время была неплотной и имела возможность создания усадебных комплексов с садами, — что, собственно, и привлекло Толстого: ему понравилось, что там есть сад. А с другой стороны, это же, в общем, совсем рядом с Кремлем — в пешеходной доступности.

К числу усадеб, которые рано образовались в сравнительном отдалении от столицы, относится Хмелита — провинциальное имение, с барочным дворцом, который до нас не дошел, но потом был воссоздан.

Пожар 1812 года уничтожил ветхие строения, о которых императрица, как разумная правительница, в свое время сказала: мы не можем заставить владельцев их сейчас снести — но мы не позволим их капитально ремонтировать. И после того, как все эти ветхие дома естественным образом исчезнут, должна была состояться корректировка московской планировки. Вот это стало возможным после пожара: появилось огромное количество новых зданий. Все-таки город сгорел порядочно…

— Он же деревянный был в основном, наверно?

— Он и возобновлялся как деревянный: дерево было основным и самым дешевым строительным материалом, а после пожара именно такой и требовался, чтобы скорее восстановить застройку. Стихийно строить в Москве никому не позволялось, и это очень хорошо: был разработан целый ряд образцовых проектов. Владелец подбирал себе среди них подходящий, и ему это утверждали.

Таким образом, Москва превратилась в очень стильный город — в город классицизма, с обновленной застройкой, с хорошо нарисованными фасадами, разработкой которых занимались профессиональные зодчие.

— Что можно сказать о типичных архитектурных обликах русских усадеб? В своей книге о русской усадьбе Серебряного века вы выделяете пять распространенных к тому времени вариантов: викторианский коттедж, боярские хоромы, рыцарский замок, особняк модерна и «ностальгическое «дворянское гнездо»[2]. Скажите, пожалуйста, несколько слов о каждом из этих типов.

— Да, эти пять вариантов — основные, — есть и другие, но наиболее востребованы именно эти. Их жизненность показывает то, что они — вот что удивительно! — востребованы и сейчас. И сегодня у нас появляются и рыцарские замки, и английские коттеджи, и особняки модерна…

— А новые типы появились? Или архитектурное воображение так и осталось в этих рамках?

— Новым типом стала современная, принципиально иная архитектура из стекла и бетона, иногда — из дерева и стекла. Этот тип архитектуры, появившийся в 1910-х — 1920-х годах, тоже воспринят сейчас.

Но пять основных типов популярны до сих пор, хотя и в разной степени. Сейчас, например, во всех сферах жизни велика ориентация на англосаксонскую культуру, поэтому викторианские коттеджи больше востребованы. Замок — это все-таки дорогая и эксклюзивная вещь (поэтому Максим Галкин построил себе рыцарский замок). Боярские хоромы более редки, они нравятся людям, которые включены в русскую культуру. Иногда даже окружают дачу частоколом и строят дома с высокими кровлями, маленькими окошечками, с деревянными крыльцами — как боярские хоромы. Особняк модерна был особенно популярен в 1990-е — 2000-е годы, а дворянское гнездо — постоянно востребованный образ, особняки с колоннами есть и продолжают строиться во множестве, в частности, в Подмосковье.

Есть еще восточный тип — в книге я о нем не писала, потому что в Серебряном веке такие случаи были единичны. Они и сейчас единичны — но все-таки они тоже есть: такие дома строят в основном татары, цыгане…

— Каковы были типичные черты классического усадебного быта?

— Если говорить о чертах, прошедших испытание временем, это, конечно, прежде всего, связь с природой, которая там может легко осуществляться, и участие в хозяйственном цикле. Не стоит думать, что огородничество — шестисоточное или двенадцатисоточное — это исключительно рабский труд для пропитания. Это не так, потому что Россия — крестьянская страна, она оставалась такой еще в XIX веке, и у многих людей просто в крови — желание благоустроить землю и приложить свой труд именно к земле. Сад и огород давали и по сей день дают им такую возможность.

— В усадебной жизни, по вашим же словам, было три компонента — дом, храм и сад. И таким образом, сад выполнял роль не только декоративную, но и более существенную…

— У меня есть двухтомник «Русские сады», вышедший в 2007 году[3], там как раз об этом говорится. Дело в том, что «садами» называлось все, что росло на территории усадьбы, включая парк. «Парк» — это же английское слово, которое пришло к нам вместе с английским пейзажным стилем. А до этого говорили «сад»: что посажено, то и сад. Это исконное русское понятие включало в себя сад и плодовитый, и декоративный…

Этот двухтомник, как и книгу о русской усадьбе Серебряного века, я хочу переиздать. А то у нас люди не знают, что такое русские сады, все пытаются японские насаживать. Я поняла, почему: потому что у японских садов есть внятный облик, книг по ним много, а русские сады — никто вообще не знает, что это такое! Я, кстати, активный пропагандист реставрации русских парков. Некоторые считают, что в каком виде парк до нас дошел, в том пускай и остается (яркий пример — дискуссии вокруг реставрации Летнего сада). Я же уверена, что как раз нужно их реставрировать, чтобы наши соотечественники поняли, какое разнообразие у нас было в этой сфере. А так-то что? — ну, дошли до нас какие-то старые деревья, стоят, — какой же это сад? — а вот японский сад — это да, настоящий сад. Но это же не так.

— А до XVIII века в России тоже ведь была садоводческая культура? Какая же?

— В Средневековье у нас были монастырские сады и рощи, были сады в царской резиденции в Измайлове… Я об этом говорю в предисловии к двухтомнику. Сейчас, кстати говоря, возрождается садоводство в монастырях, — в том числе и декоративное.

— Что можно сказать об опыте музеефикации усадеб, начавшемся у нас вскоре после того, как их перестали жечь и громить?

— Опыт музеефикации усадеб начался у нас, собственно, сразу после революции. Как ни странно, тому, что усадьбы стали исследовать, революционные события во многом способствовали. С одной стороны, катастрофа, а с другой — появилась возможность работы для большинства исследователей. До революции их, правда, было немного, но все-таки они были, а изучать свой предмет они часто не могли, потому что многие усадьбы были недоступны. Настоящее поле для исследования появилось после революции.

Другое дело, что это поле стремительно сокращалось — не по дням, а по часам. Усадьбы прежде всего обворовывали, а потом жгли, чтобы не было видно, потому что никто не считал, что новые порядки надолго, — все думали, что сейчас вернутся хозяева и дадут жару за воровство и грабеж. Вот один из мотивов уничтожения усадеб, и прав был Бунин, который говорил, что разрушением во время революции двигала не ненависть к старой жизни, а острая зависть к ней.

И поэтому совершенно закономерна ориентация архитектуры сталинского времени на эту архитектуру, дореволюционную: эту уничтоженную жизнь, предмет зависти, надо было воспроизвести. Строились те же самые дворцы, но уже для рабочих. Это гуманистический, в общем-то, посыл, который был во многих отношениях реализован.

— Расскажите, пожалуйста, об истории исследования русской усадьбы. Когда у нас стали этим заниматься? Кто были первопроходцы и классики этой темы?

— Первыми исследователями стали историки искусства предреволюционной поры. Например, барон Николай Врангель, — ему, собственно говоря, и принадлежат первые книги по усадьбам, по усадебному наследию, он этим занимался, ездил, смотрел… Есть книги по усадьбам нескольких областей Российской империи у Григория Лукомского. Вот они — первопроходцы и классики.

— То есть, с конца XIX века стало чувствоваться, что усадьбы — не просто ценность, а нечто достойное исследования?

— К концу XIX века усадьбы стали уходить — и, естественно, когда уходит какая-то очень значительная часть культуры, появляются люди, которые понимают, что она не должна исчезнуть бесследно, что ее нужно хотя бы изучить.

— Но почему русская усадьба стала уходить именно в то время, еще до большевиков?

— Потому, что после реформы Александра II — после отмены крепостного права в 1861 году — изменились товарно-денежные отношения. Реформа, с одной стороны, была максимально щадящей для землевладельцев, но с другой стороны, она все равно изменила очень многое.

Есть литературные произведения, где говорится о том, что появилось огромное количество обнищавших землевладельцев, которые без крестьянского труда уже не в состоянии были поддерживать свои имения. Нам легко это понять — как мы, слабые женщины, без мужчин не в состоянии поддерживать свои дачи, так и там, собственно, происходило то же самое: все-таки хозяйство — дом, службы — требует постоянного ухода. А поддерживать было уже некому. Надо было платить работникам деньги — а денег не было, потому что деньги могли заработать только те же самые крестьяне, обрабатывая землю, а владелец — продав их труд. Изменились эти отношения, и появилось огромное количество обнищавших землевладельцев. Но ведь и самим крестьянам это нанесло очень большой ущерб. Об этом есть очень интересные произведения, — например, Александр Иванович Эртель пишет о разорении, которое прошло по России после реформы. Реформу не случайно называли «несчастьем». Крестьяне так и говорили: «Это у нас после несчастья».

Так что это все очень сложно и не­однозначно.

— В чем, по-вашему, состоит важность усадебной культуры? Что значила эта культура, опыт усадебной жизни для русской культуры в целом?

— Прежде всего, она хранит традиционный характер нашей культуры. В нашей культуре очень много революционного, а усадьба — часть культуры стабильной, традиционной. Поэтому ее сохранение очень существенно, и не только в виде отдельных музеефицированных комплексов, но и в целом. Сейчас делаются настойчивые попытки в полной мере привить нам англосаксонское культурное наследие, внедрить в нашу культуру протестантские ценности, а усадьба, конечно, связана с ценностями православными. Это — сохранение и преобразование земли по законам целесообразности и гармонии, создание чего-то своими собственными руками, домашнее творчество, домашние ремесла и занятия, которые лежат в основе всей русской литературы XIX века, русского театра. Литература и театр — наши главные вклады в мировую культуру — родились в усадьбе, и в их основе — усадебные ценности.

Усадебная — коренная для России — культура лежит в основе русского характера и русской культуры в целом. Она тесно связана со всеми нашими психологическими отличиями от других народов, именно она определяет — по сей день! — наш быт, наши привычки… Все созданные ею элементы в том или ином виде живы до сих пор.

ЗС 08/2017