Третьяковская галерея.
Алексей Митрофанов
В самом центре нашей дорогой и более чем суетной столицы находится район, своим неспешным ритмом жизни напоминающий этакий провинциальный уголок, а то и деревню. Замоскворечье. Между Москвой-рекой и южным рогаликом Садового кольца.
Тут издревле селились купцы. Рано вставали, рано спать ложились. Одевались не по моде. Даже в начале нашего столетия – сюртук и сапоги бутылкой. Вместо театра – церковь.
Жильцы сменились, настроение осталось.
Даже сейчас, когда в столице (в том числе и в центре) вовсю идет строительство, в Замоскворечье все больше реставрируют. Подсчитано, что здесь сконцентрировано более двух третей древней городской застройки. Эта местность – памятник Москвы прошлого века. Памятник в полнейшем смысле слова. С соответствующей архитектурой, планировкой улиц, ритмом, масштабом и укладом.
Хотя есть и тут островки современности. Один расположился на Большой Полянке, по правой стороне. Это огромнейшие четырнадцатиэтажные дома, построенные в начале семидесятых. Из-за приземистого окружения они становятся гораздо выше, циклопичнее. «Кажется, будто, раздувая серые паруса, на кучу мелких лодочек наступает армада исполинских фрегатов», – писали путеводители времен застоя. Но со временем вокруг «фрегатов» появились маленькие катера-ларьки. Вероятно, они объявили войну тем фрегатам. Их становится больше и больше, но в какой-то момент вражья сила сметает их рой. А они, как партизаны, возникают вновь и вновь, словно из небытия. До следующего тотального уничтожения.
Недалеко, на Большой Якиманке, еще одно скопление новых домов. Возглавляет его краснобокий «Президент-отель», урожденная гостиница «Октябрьская». Ее построили в восьмидесятые, и проектировщики клялись: «Со временем гостиница станет как бы центром микрорайона… От Крымской набережной вплоть до новой гостиницы раскинется зеленый массив парка…»
Однако «центром» гостиница так и не стала. Парк же и впрямь появился – только не социалистический, а напротив, издевающийся над красными святынями садик, наполненный «застойными» скульптурами, выпихнутыми за ненадобностью из самых разных мест. Он расположен между «Президент-отелем» и набережной, рядом с Центральным домом художника.
Новое и большемерное не уживается с Замоскворечьем.
Культурный центр этого уголка – конечно, «Третьяковка», известное на весь мир собрание, начатое Павлом Михайловичем Третьяковым. Он происходил из купеческого рода, известного еще в семнадцатом столетии. В то время Третьяковы занимались льняным промыслом. Павел Михайлович преуспевал как коммерсант, однако же в историю вошел как собиратель живописи. Ему безумно повезло. Он обладал не только хорошими деньгами, но и большим художественным вкусом.
Здание «Третьяковки» было построено уже после смерти основателя, в начале нынешнего века, специально для коллекции. Видно, что автор теремка – сам незаурядный художник. Действительно, проект принадлежит Виктору Михайловичу Васнецову, автору известных «Трех богатырей».
Долгое время это здание было закрыто для посетителей. Тут шла одна из самых затяжных московских реконструкций.
«Третьяковка» открылась лишь полтора года назад. Первые посетители устраивали тут длиннющие очереди, но их поток вскоре схлынул. Кстати, завет Павла Михайловича бессовестно нарушается. Ведь за вход берут деньги. Не слишком большие, но все-таки деньги. А Третьяков еще в 1892 году передал свое собрание в дар Москве и завещал ни в коем случае не брать с посетителей платы.
Перед входом – маленький гранитный бюстик основателя «Третьяковки» работы скульптора Кибальникова. Он был открыт сравнительно недавно, в апреле 1980 года.
Однако жители Замоскворечья помнят, что несколько десятилетий назад тут стоял памятник совсем другому человеку, имевшему к собранию картин весьма отдаленное отношение. Разумеется, этим человеком был Иосиф Виссарионович Сталин.
Вообще-то отношения с людьми искусства тяжеловато складывались у Замоскворечья. Особенно с писателями. В доме № 52 по Большой Полянке лечился Сергей Есенин – тут был «санаторий для нервнобольных». Именно тут он написал стихотворение:
Не храпи, запоздалая тройка!
Наша жизнь пронеслась без следа.
Может, завтра больничная койка
Успокоит меня навсегда.
В доме № 50 по Большой Якиманке жил Чехов. Поначалу радовался своему жилью: «Квартира моя за Москвой-рекой, а здесь настоящая провинция – чисто, тихо, дешево и глуповато». Однако вскоре «новая квартира оказалась дрянью», и тут от чрезмерной сырости у Антона Павловича вновь открылось кровохарканье.
Чехов переехал в дом № 45 на той же улице, но оказалось, что над ним один кухмистр сдает свое жилье под свадьбы и поминки: «Над моей головой идет пляс. Играет оркестр. Свадьба… В обед поминки, ночью свадьба… Кто-то, стуча ногами, как лошадь, пробежал над моей головой… Должно быть, шафер. Оркестр гремит…» Вскоре Чехов съехал и отсюда.
В доме № 17 по Большой Ордынке, у богатого дяди Куманина часто бывал Достоевский. Тягостные воспоминания об этих посещениях всю жизнь потом преследовали Федора Михайловича. Он в конце концов не выдержал и поселил сюда Рогожина из «Идиота». Путь князя Мышкина по дому был гнетущ: «Отворивший князю человек провел его без доклада и вел долго; проходили они и одну парадную залу, которой стены были «под мрамор», со штучным дубовым полом и мебелью двадцатых годов, грубою и тяжеловесною, проходили и какие- то маленькие клетушки, делая крючки и зигзаги, поднимаясь на две, на три ступени и на столько же спускаясь вниз, и, наконец, постучались в одну дверь».
А перепады оконных рядов – свидетельство о сохранившихся ступенях.
Много позднее, перед войною с Гитлером, в этом самом доме, в квартире Ольшевской и Ардова, у которых обычно останавливалась Ахматова, состоялась ее единственная встреча с Цветаевой. Встреча прошла весьма тягостно. «Она приехала и сидела семь часов», – сетовала потом Анна Андреевна.
В доме № 12 по Пятницкой улице, в «меблирашках» купца Варгина вдруг поселился Лев Толстой. Однако вскоре съехал. Не приглянулось ему тут.
Пятницкая улица
Разве что у Островского, родившегося на Малой Ордынке, все было хорошо. Он даже кличку получил – «Колумб Замоскворечья». Дескать, первооткрыватель. И только в его пьесах читатель может постигать бесчисленные тайны этой местности. Да только тайны все какие- то разоблачительные – самодуры-купцы, дебелые купчихи и один луч света в темном царстве – Катерина из «Грозы».
Зато уж с чем Замоскворечью, безусловно, повезло, так это с храмами. Их тут множество бесчисленное, и почти у каждого своя красивая история.
Взять, к примеру, храм Николы в Кузнецах. Это одна из немногих московских церквей, не закрывавшихся во времена советской власти. Больше того, в «застой» тут служил настоятелем протоиерей Всеволод, духовник Солженицына. Магнитофонные кассеты с его проповедями ходили по московским кухням. Сама же церковь была известна на всю страну как центр молодой православно настроенной интеллигенции.
Примерно в то же время в церкви Всех Скорбящих Радости на Ордынке пел лучший церковный хор России под управлением Матвеева. В шестидесятые его даже на «Мелодии» записывали, что было нонсенсом неслыханным.
А чуть дальше, на той же Ордынке, – малюсенький храмик Марфо-Мариинской обители, построенный в начале века автором Мавзолея Алексеем Викторовичем Щусевым. Он выполнен в древнерусском стиле, но не просто древнерусском, а доведенном до гротеска, до чересчур. Сама же обитель была заведением полудуховным-полусветским, послушницы тут постригались в монахини, но не на всю жизнь, а на время. И ходили за ранеными.
Игуменьей же этого полумонастыря была великая княгиня Елизавета Федоровна, сестра императрицы и вдова великого князя Сергея Александровича, губернатора Москвы, погибшего от каляевской бомбы. После этого события в память о супруге Елизавета Федоровна и основала Марфо-Мариинскую обитель.
И все-таки самая яркая история у церкви Григория Неокесарийского, что на Большой Полянке. Она поражает прохожих затейливыми изразцами и низом колокольни с прорубленной для пешеходов арочкой. В семнадцатом столетии тут служил священник Андрей Савинов. Он чем-то приглянулся государю, «тишайшему» Алексею Михайловичу. Со временем отец Андрей сделался духовником царя, другом и даже собутыльником. И денег дал на храм роскошнейший, редчайший.
Однако ревновал царя к Андрею Савинову патриарх Иоаким. И после смерти «тишайшего» отправил ни в чем не повинного батюшку в смертельную ссылку на север. Объявив его в блуде, в подстрекательстве, а среди прочего и в том, что «церковь себе воздвиже без патриаршего благословения».
В основном же местность за Москвой-рекою – островок уюта, тишины и этакой патриархальности среди бурлящего и беспокойнейшего города. «Ничего особенного не поражает вас, – описывал Замоскворечье Аполлон Григорьев. – Дома как дома, большею частью каменные и хорошие, только явно назначенные для замкнутой семейной жизни, оберегаемой и заборами с гвоздями, и по ночам сторожевыми псами на цепи…»
Полтора столетия прошло. И, кажется, почти ничего не изменилось.
«ЗС» № 8/1996
