(рассеянные этюды о бароне Врангеле)
Аркадий Мурашев
«Врангель… бар. Никл. Никл. кос. Бассейнах, 27 … Имп. Эрмит.; Секр. об-ва защ. и сохр. в Росс. Памятн. искусс, и старин.»
Весь Петроград на 1915 г. Адресная и справочная книга
г. Петрограда. Пг., 1915.
Декабрь 15-го … А. Бенуа[1] поминает Николая Николаевича в собрании Общества защиты и сохранения в России памятников искусства и старины: «…Возможно, что будущие поколения будут говорить о какой-то эпохе Врангеля, подразумевая под этим как его личную деятельность, так и то, что возникло вокруг него, непосредственно до него и непосредственно после него…»
Не случилось, однако, «врангелизма».
Прижилось иное — «врангелевщина — режим антинародной, контрреволюционной белогвардейской буржуазно-помещичьей военной диктатуры…» (БСЭ. Т. 9. М., 1951)
Барон Николай Врангель родился в имении Головковка Чигиринского уезда Киевской губернии 2 июля 1880 года. Двумя годами позже «черного барона» — брата Петра.
Отец — барон Николай Егорович «был любопытной и по внешнему виду и по характеру фигурой, — вспоминал А. Бенуа, — при всей своей древней родовитости, эта ветвь Врангелей была сравнительно захудалой, … лишь благодаря деловитости барона Николая Егоровича, который мне казался self made man’om (англ.— человек, всего добившийся своими силами), семья сумела отвоевать себе утраченное было, но подобающее положение в обществе».
Мать — баронесса Мария Дмитриевна (урожденная Дементьева-Майкова) — «была настоящей духовной воспитательницей своих сыновей». Направляла домашнее образование. В 1892 году Николенька определен в «реальную гимназию».
У Врангелей — «кое-какие семейные традиции либерализма в духе пятидесятых и шестидесятых годов». Тяготение к прошлому.
Домашняя библиотека… Вполне возможно, что и расхожие Брокгауз энд Ефрон. Во всяком случае в 1892 году вышел VII том:
«Врангели — графы, бароны и дворяне датского происхождения. Сведения об этом древнем роде доходят до начала XII стол. …
В XVI в. род В. распался на 20 самостоятельных линий…
Больше всего Врангели выдвинулись на военном поприще на службе не только Дании и Швеции, но и Германии, Австрии, Голландии и Испании. Они дали 7 фельдмаршалов, более 30 генералов, 7 адмиралов».
И, похоже, впервые вступили на российскую землю в составе армии Карла XII. По крайней мере, читаем у энциклопедистов, «…в 1709 г., после сражения под Полтавою, на поле битвы осталось 22 представителя рода В…».
Любопытно, что по другую сторону «викторию» праздновал барабанщик бомбардирской роты Преображенского полка Абрам Петров. За плечами у «арапа Петра Великого» — Доброе и Лесное, впереди — Гангут… Потомство славное…
«Африканский след» запечатлел А. Бенуа: «Это был высокого роста господин (Николай Егорович.— А. М.) с крупными чертами лица, с едва начинавшей седеть бородой, недостаточно скрывавшей его некрасивый рот. Мясистые губы его сразу же бросались в глаза своим сероватым цветом и сразу выдавали арабское или негритянское происхождение. Но таким происхождением Врангели только гордились, ведь в них была та же кровь, которая текла в жилах Пушкина, так как и они происходили из того же «арапа Петра Великого», как и наш великий поэт и как знаменитый военачальник XVIII века, Ганнибал. Что-то арабское было и в Коке, и не только в смуглости лица и в каком-то своеобразном блеске глаз, но и в сложении, во всей его повадке, в его чрезвычайной живости и подвижности, в чем-то жгучем и бурном, что сразу проявлялось, как только он чем-либо заинтересовывался…».
В 1897 году барон Н. Врангель перевелся в IV петербургское реальное училище, но не окончил его, заболев воспалением легких. «Последствия этой болезни, —пишет П. Вейнер, — внушали опасения за здоровье юноши, некрепкого вообще, и он был увезен за границу. Этим окончилось его школьное учение. Но, насильно оторванный от школы, он стал тем усиленнее развивать себя чтением по литературе, истории и близко приглядываться к искусству…».
Положение главы семейства барона Н. Е. Врангеля стабильно — «Предс. Правл. Амгунск. золотопромышл. Комп.; Предс. Правл. Т-ва спиртоочист. зав.; Об-во «Сименс и Гальске»…
Сыновья пошли своим путем — Петр, окончив Горный, избрал карьеру военного, Николай окунулся в мир искусства. Впоследствии и сам недоумевал. Потешаясь:
…И странно мне, что повесть давних лет
Мне смутным эхом сердце взволновала.
Что это, правда, жил я или нет —
В дней Александровых прекрасное начало?..
«И старым бредит новизна»
Грань веков. В «Мире искусства»[2] — «пассеистский привкус». От А. Бенуа. С. Дягилев[3] лелеет мысль «собрать то, что сделано нашими великими стариками, произведения их, беспощадно разбросанные по разным рукам, часто совершенно не ценящим того, чем владеют».
Юный барон («во вкусе умной старины») излагает свое намерение — «представить (на выставке.— А. М.) выдающихся мастеров русского портретного искусства, начиная от царствования императора Петра I и кончая пятидесятыми годами XIX столетия». А. Бенуа усмотрел в этом «исполнение чего-то давно желанного и изъявил сразу полную готовность помочь ему советом и делом, не сомневаясь, что и Дягилев так же взглянет на эту затею Врангеля. Но не тут-то было. Сергей увидал в «мальчишке» Врангеле конкурента, жестоко распек меня за данное согласие, сам же от принятия участия в выставке наотрез отказался, а лично Врангелю не стесняясь стал показывать свое недружелюбное отношение…».
Впрочем, барона это не смутило. «Он относился к человеку, который был ему нужен, как к крепости, имеющей быть взятой в кратчайший срок, — записал позднее А. Бенуа, — штурмовал людей на суворовский лад» … И владельцев картин. И Общество Синяго Креста (общество попечения о бедных и больных детях. — А. М).
«Врангелевская выставка» состоялась в конце 1901 года в Академии наук. Появился и отлично изданный и содержащий массу сведений «Подробный иллюстрированный каталог выставки русской портретной живописи за 150 лет (1700-1850)». СПб, 1902.
Дягилев, пошумев об «ультрадилетантизме» устроителей выставки («Мир искусства». Т. 7. 1902), привлек барона… к участию в акции по розыску и собиранию картин. Для собственной выставки. Держал, однако, на дистанции — Врангель колесил по Поволжью…
В 1903 году Н. Врангель «деятельно» помогает кн. С. А. Щербатову и В. В. фон Мекку в устройстве выставки «Старый Петербург», на Морской. И каталог подготовил. С собственным предисловием… За 13 лет и выставок и каталогов наберется изрядное количество. Сжато об этом А. Бенуа сказал «в своей известной речи» (декабрь 1915 года):
«…Его научной жадности, его любопытству было тесно в пределах отдельной биографии, и еще менее удавалось ему остановиться на отдельном памятнике — что так охотно делают характерные представители науки. Большинство работ Врангеля или посвящены огромным собраниям, вроде Эрмитажа, Музея Александра III и Академии художеств (для двух последних он даже добровольно составил по образцовому каталогу), или же эти работы содержат блестящие картины целых эпох, например «Помещичья Россия», «Отечественная война», или он говорит о группах художников («Иностранцы в России»), или о целой отрасли («Миниатюра в России» и единственная наша «История русской скульптуры»)…»
В 1906-м. Н. Врангель поступил па службу в Императорский Эрмитаж (в справочной книге «Весь Петербург на 1907 г.» барон Н. Н. Врангель значится среди кандидатов на классную должность. Здесь, кстати, указан и адрес коллежского регистратора — Бассейная, 27).
«…За перо взялся»
Первые журнальные публикации — в «Русском Архиве», «Русской Старине»[4] … Для «Старинного театра» (Н. Н. Евреинова и бар. Н. В. Дризена) барон Н. Врангель вместе с А. Трубниковым перевели пастурель «Лицедейство о Робене и Марион» (декорации и костюмы от М. Добужинского).
Потому не случайно в конце 1906 года с предложением о сотрудничестве к Врангелю обратился В. А. Верещагин, хлопотавший о создании журнала «Старые годы»[5]. Барон «со свойственной ему горячей отзывчивостью» согласился. А по воспоминаниям С. Маковского, «оказался наиболее дельным среди нас, можно сказать — самоотверженно преданным сотрудником «Старых годов». Уже во второй книжке журнала (1907) появилась статья «Забытые могилы».
«…Жутко смотреть на запустение петербургских кладбищ (Лазаревского и Семеновского.— А. М.), где похоронено столько замечательных людей, где еще сохранились памятники Козловского, Мартоса, Рашетта и Демута…
Но не только внешняя красота надмогильных монументов представляет глубокий интерес; имена тех, кто погребены в могилах и эпитафии на гробницах их — любопытные материалы для исследования былого. Когда знаешь жизнь тех, кто лежит под этими плитами, поражаешься тем странным сплетением обстоятельств, которое соединяет и разлучает людей. Как будто здесь собрались после смерти все те, кто когда-то составляли тесный кружок придворного общества.
На маленьком пространстве старого Лазаревского кладбища погребена целая эпоха, целый мир отживших идей, почти все придворное общество Елизаветы, Екатерины и Павла…
Петербургские кладбища особенно красивы позднею осенью, когда еще нет снега, но деревья лишены листвы и мраморные и бронзовые силуэты резко вырисовываются на фоне серого неба…»
Очень нравилась статья В. Верещагину: «…Есть что-то жуткое и трогательное в этих тревожных исканиях молодого, начинающего жизнь существа в безмолвии смерти…». Кажется, в «Забытых могилах» впервые проявился у Н. Врангеля «дар оживления» прошлого.
Князь С. Волконский, друг барона Врангеля: «…И в чем та щемящая притягательность прошлого, как не в том, что оно умерло? Эту болезненную сладость того что было, эту сладостную боль того, что уже не будет, никто не ощущал, как … Кока Врангель. Он ощущал ее как-то особенно, мистически, он сливал себя с прошлым, он существовал в вещах; было что-то пантеистическое в его отношении к эпохам, что-то надмирное в легкости, с какою он разрушал время и переносил прошлое в настоящее…».
«Он обвинял себя во многом…»
На осень 1908 года журналом «Старые годы» объявлена выставка старинных картин. Подбор картин в частных собраниях — два портрета Рембрандта из коллекции князей Юсуповых, этюд Иванова для «Явления Христа» — от М. Боткина…
Монтаж экспозиции в залах Общества поощрения художеств. Барон Н. Врангель (комиссар выставки) вместе с А. Трубниковым, С. Маковским[6], А. Бенуа, К. Сомовым и Ко хотят «дать собранным сокровищам иллюзию той обстановки, для которой они созидались и где должны были жить». Потому залы перепланированы в комнаты. Развешиваются картины — Тьеполо, Рубенс, Левицкий, Боровиковский… Старинные люстры «флорентийские, петровские и даже еврейские, что сохранились еще в уцелевших чуть ли не с XII века синагогах Толедо».
Выставку (и помещение) осматривает и вице-президент Общества почтенный М. П. Боткин.
Находит электрическую проводку опасной «в пожарном отношении».
Просьбы. Споры. Убеждения.
Но и в день открытия М. Боткин непреклонен — «провода очень близко соприкасаются с картинами». Заявив это комиссару Н. Врангелю и сославшись на решение петербургского градоначальника ген. М. Драчевского, приказал выключить свет. Свет дали только во время посещения выставки «высокопоставленными лицами».
А в пятом часу, когда тайный советник М. Боткин вновь приказал монтеру тушить свет, произошел «прискорбный случай». Очевидец С. Маковский вспоминал: «…Врангель, раздраженный донельзя отказом Боткина сдаться на его доводы ударил старика…».
Немедленно был составлен протокол. О «тяжком оскорблении» заговорили газеты. Интервью потерпевшего: «Я не в претензии на него. Христос с ним! Молодой человек, увлекающийся…». «Поступок умилил и доставил большую радость» Льву Толстому, о чем граф не преминул написать «многоуважаемому Михаилу Петровичу» — «…Ах, если бы было больше тех людей, которые понимали бы и, главное, так прилагали высший закон любви, как вы его поняли и проявили на деле, как бы быстро изменилась наша такая запутанная и жестокая жизнь…». Содержание этого письма было изложено в газетах.
И. Грабарь[7] отписал Н. Врангелю: «…Дорогой барон… Не знаю еще никаких подробностей, но ни минуты не сомневаюсь, что со стороны последнего Вам были причинены какие-нибудь невыносимые гадости. Во всем это глупо только то, что Вас могут устранить из Эрмитажа…».
Отставкой, однако, дело не обошлось. Так и не увидела публика очередной «врангелевской выставки» (впрочем, ей был посвящен специальный номер журнала «Старые годы», а кто-то, «по знакомству», успел побродить с карманным фонариком), а темпераментный ея устроитель угодил в арестный дом… Поскольку М. Боткин довел дело до суда. Двухмесячное заключение.
Из арестного дома, что на Казачьем плацу, барон счел необходимым написать графу Толстому и высказать свое мнение касательно «высшего закона любви» (31 марта 1909 года): «…Оправдываться я не стану: я виновен во всем, и моя совесть служит мне тяжелым укором. Я хочу только выяснить, что слова «христианское смирение» неприменимы к действиям обиженного мною человека…».
Ответное письмо ушло из Ясной Поляны 2 апреля: «…Понимаю вполне всю тяжесть вашего положения и, верьте, искренно, всей душой сочувствую вам; но простите меня за мою смелость, если я позволю себе дать вам совет о том, чтобы подавить в себе недоброе чувство к Боткину и от души простить его за то, в чем считаете его перед собою виноватым… следуя ему (совету.— А. М.), вы получите не только облегчение своего положения, но и испытаете радостное для себя чувство и успокоение…».
«Увидеть барский дом нельзя ли?..»
Летом 1909 года барон Н. Врангель совершил очередной объезд помещичьих усадеб. Вот некоторые фрагменты дорожных наблюдений:
«…Когда зачитываешься «рассказами бабушки», воспоминаниями Вигеля или «Детскими годами Багрова внука», когда чувствуешь еще живыми и «Евгения Онегина» и «Дворянское гнездо» — кажется страшным и невозможным кошмаром, что эта близкая нам быль уже не явь и унеслась безвозвратно. Просто не хочется верить, что вырублены «Вишневые сады», что ушли с земли старые помещики, что Разуваевы и Колупаевы — щедринские герои — заняли их места. Едешь по бесконечным дорогам, вдоль пахотных земель, вдоль шумящих лесов и прихотливых змей-речек, едешь по бедным обнищавшим деревням и с ужасом и тоской видишь разруху, страшную разруху на каждом шагу. …
Картин в русских усадьбах теперь также сравнительно мало. Во-первых, пожары, съедавшие все усадьбы, во-вторых, то странное отношение, которое было ко всему достоянию предков.
На предметы искусства в России было всегда какое-то непонятное гонение. Разрушали все что могли и просто из любви к разрушению, свойственной русским, и по принципу. Даже иконы, священные реликвии, вдохновенные, экстазные лики Бога и Его святых яростно уничтожались русскими…
Но то, что уцелело по странной случайности, погибло в разрухе русской революции… В общем костре жгли беспощадно все, что поддавалось сожжению, рвали, резали, били, ломали, толкли в ступе фарфор, выковыривали камни из драгоценных оправ, плавили серебро старинных сосудов. В области разрушения у русских не было соперников…».
Как знать, но, быть может, и предчувствовал брат «черного барона», что будущее «снова готовит нам … пожар … мировой». Что же до статьи «Искусство помещичьей России», опубликованной «Старыми годами», то, по свидетельству П. Вейнера, она составила основу доклада А. Кони в Императорской Академии наук о награждении журнала золотой медалью имени Пушкина.
И что ж? оно приятно, звучно;
Но с ним, я знаю, неразлучно
Воспоминанье старины…
Литературная осень 1909 года. Рождение «Аполлона». Сотрудники литературно-художественного ежемесячника — И. Анненский, Н. Гумилев, М. Кузмин, М. Волошин… В отделе вопросов искусства и художественной критики А. Бенуа, бар. Н. Врангель, Л. Бакст, И. Грабарь наконец, издатель С. Маковский.
Открытие «Аполлона» (первый номер журнала вышел 24 октября) редакция отпраздновала то ли в знаменитом петербургском ресторане Кюба, то ли в «Дононе». Впрочем, «это был особый случай, когда вся молодая редакция была коллективно пьяна, — реконструируя торжество, писал немецкий литератор И. фон Понтер, — очнулся я на минуту в маленькой комнате, где пили кофе; моя голова доверчиво лежала на плече Алексея Толстого, который, слегка окостенев, собирался умываться из бутылки с бенедиктином. Занавес».
Позже и И. фон Понтер, и граф А. Толстой поведали о более «крутом» коллективном аполлоновском опьянении. «В пряной, изысканной, в приподнятой атмосфере «Аполлона» возникла поэтесса Черубина де Габриак». Знаменитая литературная мистификация (по полной программе — «с увесистой пощечиной» и дуэлью) не обошлась и без предприимчивого барона.
Август 09-го. Утро. «Papa Мако» (С. Маковский) вертит письмо — «мелко исписанные листки в траурной кайме»:
…Не осветят мой темный мрак великой гордости рубины…
Я приняла наш древний знак — святое имя Черубины…
Стихи. Звонок. Цветы.
Маковский «живо тронут был». Однако все попытки связаться с таинственной «инфантой» безуспешны — она отклоняла все предложения о встрече. В призрачную и вполне реальную незнакомку влюбились все «аполлоновцы»: «вся редакция горела желанием увидеть это сказочное существо. Ее голос был такой, что проникал прямо в кровь. Где собирались трое, речь заходила только о ней» (поэт И. фон Гюнтер).
А Врангель горячится: «Если уж так хороша, зачем же прячет себя?» Вчитывается в стихи И. Анненский: «Нет, воля ваша, что-то в ней не то. Не чистое это дело…».
Между тем Черубина объявила об отъезде в Париж. По версии С. Маковского «решился на подвиг» — дежурить несколько дней на Варшавском вокзале при отходе заграничных поездов — барон Врангель. «Милейший Кока Врангель довел предприятие до конца, хоть и безуспешно. А именно: заметив на второй или на третий день своего дежурства какую-то красивую рыжеволосую девушку среди отъезжавших, он подскочил к ней и представился в качестве моего друга, к великому изумлению родителей девушки, вежливо, но твердо указавших Врангелю на его ошибку. Так и уехала Черубина неузнанной…».
Уже после «семейной драмы» (дуэли Гумилева-Волошина) в декабрьской книжке «Аполлона» появилась статья барона Н. Врангеля «Любовная мечта современных русских художников» — «…Женщина всегда была для поэтов лучом солнца и выдумкой. Мечтатели и творцы во все века творили своих женщин из снов жизни и лжи небывалого. Но в искусстве правда жизни лгала чаще, чем вымысел. Ведь не та женщина, что всегда с нами, а та, что создается нашими хотениями, — нужна нам. Современная греза ярче нарисует нынешний век, чем рассказ о современной жизни. И наша сказка станет летописью о нас…».
«Один день «Николая Николаевича»
Время — предвоенное. Неистовое. Богемное.
«Уединенный кабинет». В квартире — на улице Бассейной, 27: книги, тетради, бумаги, масса начатого и неначатого…
Из Дутино письмо (29 января 1913 года): «Многоуважаемый барон, Me voila tourmentait de nouveau («Позвольте Вас снова побеспокоить!» — франц.)! Будучи некоею превеликою персоною осведомлен о том, что через некоторое время Вы уже более не состоите в деле выпуска тиснения, «Аполлоном» именуемого, то не безсудьте соблаговолить ответить мне, пребываете ли Вы в прежднем намерении ничего по части живописной гистории для небезызвестного Вам сочинения «Гистория русскова искусства» большеб не писать либо сейчасно Вы имели бы малую охоту и досуг вновь гисторией заняться и також осмнацатова, сколь и новейшего, времени живопись описать, чем премногоб всепокорнейшего слугу Вашего и молитвеника обязалиб.
Но ежелиб нет, то за оное турмантство милостиво меня извенить прошу. Игорь Грабарь».
Цветная афишка с задравшим лапу лохматым пудельком. От Б. Пронина[8]:
В шесть часов у нас обед, И обед на славу! Приходите на обед! Гау! Гау! Гау!
«Когда он попадался мне, — вспоминал кн. С. Волконский, — на улице, всегда казалось, что он только гуляет. Меня всегда удивляло, когда он мне говорил при встрече: «Мне надо туда-то или туда-то». Мне казалось естественнее, что он скажет, как Марья Антоновна Хлестакову: «Я никуда не шла». Один из близких его друзей говорил мне: «Я удивляюсь, когда Врангель находил время работать». С таким же правом можно было, зная количество его работы, спросить себя: когда Врангель отдыхает?..»
В Институте истории искусств у графа Зубова. Там, по свидетельству П. Вейнера, барон «прочел увлекательные курсы, посвященные в 1912/1913 академическом году русской живописи, а в 1913/1914 — французской».
Журфикс у Паллады[9].
Черняковский переулок. «Бани». «Смело толкайте, — советует Г. Иванов, — стеклянную дверь с матовой надписью «Семейные 40 копеек» и входите». Впрочем, барону-то известно — «дверка во двор, во дворе другой подъезд». Без швейцара. Квартира Паллады на четвертом этаже.
Две гостиные — голубая и оранжевая. Хозяйка в ядовитых шелках улыбается с такого же ядовитого дивана… Декламирует Бальмонта и «танцует» босиком его стихи.
Жаровня. Порошок. Духи.
Гости («все они поэты») пьют чай, стряхивают пепел с египетских папирос, роняют и вбрасывают монокли…
Старинный особняк графини Е. В. Шуваловой. Здесь «Театральный совет» Общества защиты и сохранения в России памятников искусства и старины возобновляет малоизвестные произведения забытых русских авторов. В художественных постановках, отражающих дух времени. В комедии Загоскина «Урок матушкам» барон Н. Врангель взял роль предводителя дворянства… Из оной выходя ситуативно (1911), как вспоминал С. Бертенсон, помогал «своими тонкими критическими замечаниями и художнику (М. Добужинскому), и режиссеру (Ю. Озаровскому). Снабжал спектакли (в 1912-м — драма Константина Ватация «Хижина, спасенная казаком, или признательность») реквизитом — подлинными старинными предметами, добытыми у частных собирателей.
Михайловская площадь, 5. «Там приют собачий». Артистический кабачок «Бродячая Собака» (официально — «Общество интимного театра»), открывшийся под 1912-й год. Там — понедельник начинается в субботу. Среды… без году — «неделя Маринетти», «неделя Поля Фора», «кавказская неделя»… Чествуют Н. Кульбина[10] (1 октября 1912 года) — см. дневник А. К. Бальмонту…
«На дворе второй подвал…» Десять ступенек вниз.
Но сначала, при входе — «Свиная собачья книга» «Сюда, назло правописанью; стихи без меры…». А кроме того, рисунки, жалобы, объяснения в любви, даже рецепты от запоя…
Сводчатые комнаты «Собаки» заволочены табачным дымом…
Шампанское
В каждом взгляде
Хованская
На эстраде — и
Как громки на
Красном фоне — и
Потемкина
Какофонии
«Фармацевты» … «Меценаты» … «Есть певицы, балерины и артисты всех сортов».
Любо мне, плевку — плевочку,
По канавке грязной мчаться,
То к окурку, то к пушинке
Скользким боком прижиматься…
За «поэтическим столом» идет упражнение в писании шуточных стихов:
Обжора вор арбуз украл.
Из сундука тамбур-мажора.
«Обжора, — закричал капрал, —
Ужо расправа будет скоро…»
И Жорж Иванов, наконец: «…Ражий Маяковский обыгрывает кого-то в орлянку. О. А. Судейкина, похожая на куклу, с прелестной, какой-то кукольно механической грацией танцует «полечку» — свой коронный номер. Сам «мэтр Судейкин», скрестив по-наполеоновски руки, с трубкой в зубах мрачно стоит в углу. Его совиное лицо неподвижно и непроницаемо. Может быть, он совершенно трезв, может быть, пьян — решить трудно. Князь С. М. Волконский, не стесняясь временем и местом, с жаром излагает принципы Жака Далькроза. Барон Н. Н. Врангель, то вкидывая в глаз, то роняя (с поразительной ловкостью) свой монокль, явно не слушает птичьей болтовни своей спутницы знаменитой Паллады Богдановой-Вельской, закутанной в какие-то фантастические шелка и перья…». Скорее, дослушивает «Гимн ВС» (слова и музыка М. Кузмина):
..A!
He забыта и Помада
В титулованном кругу,
Словно древняя дриада,
Что резвится на лугу,
Ей любовь одна отрада,
И, где надо и не надо,
Не ответит (3 раза) «не могу!»
А. Бенуа вспоминал: «Смеяться он любил. Не прочь был он и насмехаться. Его удивительная память хранила бесчисленные острые анекдоты… Говорят, Николай Николаевич сочинил целую сатирическую поэму-хронику петербургского грандмонда. Я слышал лишь небольшие отрывки, но они отличались действительно необычайной меткостью и остроумием».
…Мне надоело все: друзья, враги,
Любовницы, «Бродячая Собака»
Стихотворное посвящение кн. С. Волконскому. На книге барона Н. Н. Врангеля «Венок мертвым» (художественно-исторические статьи). (СПб.; Сириус, 1913). В очерках, составивших эту книгу, дан «ряд отдельных характеристик разных моментов в русской живописи прошлого» («Русская женщина в искусстве», «Помещичья Россия» и так далее). Иллюстрации. Силуэтные виньетки от гр. Ф. П. Толстого. Прекрасный врангелевский слог:
«…Скачками, нелогично и часто нелепо, развивалась наша история, но даже в этих непоследовательностях ея можно уловить некоторую преемственную связь. Тогда понятным становится многое, что не вполне усваивалось, тогда в хаосе явлений четко и явственно вырисовывается основная черта русского характера, русской истории и русского искусства. Неожиданное, непоследовательное, иногда новое, но всегда несходное со вчерашним, крайность против крайности, вычура против простоты, гениальность против убожества — вот характерные черты, так верно названные «самодурством».
Это выразительное слово могло бы стоять в заголовке всей истории русской культуры. В хорошем и в скверном значении его, в прихотливой ли грезе, в необоснованном чудачестве или в кровавом злодействе, но почти всегда и неизменно самодурный дух русского человека объясняет его поступки и его творчество. В этом сипа и слабость наша, в этом наше уродство и красота, в этом наше «кликушество», наша близость к земле и к небу. …
Я искал те крупицы красоты, которые были в то время, когда форма выковывалась несколькими преемственными поколениями работников. Но всегда и везде, говоря о художественной культуре, приходилось говорить и о том фоне, на котором она зарождается. А писать об искусстве и говорить о быте, разве не есть это уничтожение первого? Пусть так, но в этом веление истории, и я невиновен, если венок, который я приношу моим мертвым друзьям, — венок с шипами…».
«В своеобразной форме своих очерков, — заметил впоследствии А. Ф. Кони, — он осуществлял задачи истории, как они намечены еще Цицероном, и являлся не только свидетелем прошлого (testis temporum) и хранителем памяти о нем (vita memoriae), но и вдумчивым его толкователем… (lux Vevitatis)…».
Период плетения венков мертвым заканчивался… Разворот к современности… В 1913 году в Совете «Общества защиты и сохранения в России памятников искусства и старины» барон Николай Николаевич Врангель предложил «организовать дешевые театральные зрелища и разнообразные увеселения, имеющие непосредственную связь с традициями родного прошлого, восстановить старинные русские балаганы, существовавшие в … (Петербурге. — А. М.) со времен Великого Державного его Основателя».
По поручению Общества, вспоминал С. Бертенсон, барон Н. Врангель совместно с Ю. Озаровским и С. Судейкиным разработал «крайне любопытную» программу. Смешение в единое целое действительности с минувшим, прошлого и настоящего. При всем скепсисе относительно «отважной затеи», А. Бенуа отдавал ей должное: «…В воссоздании балаганов должны были принять участие все наши крайние художники, не исключая футуристов и кубистов, и Врангель, как бы вместив их всех в своей биографии, показал бы русскому обществу то, что он (в отличие от большинства своих товарищей) знал и исповедовал. Он бы показал, что наше время не хуже прежнего способно на разудалое, радостное и тем самым прекрасное творчество…».
Не случилось…
В своей книге «Венок мертвым» барон Н. Врангель записал: «Всякая книга о прошлом является и книгой о действительности». О настоящем. «Один раз он забыл об этом, один раз в жизни он ринулся в настоящее…».
В 14-м …
С первых дней войны барон Н. Врангель добровольно отправился на фронт. Служил по линии Красного Креста. Вместе с ним ездил на фронт М. Добужинский. В свой санитарный поезд барон Н. Врангель, вспоминал Г. Иванов, взял О. Мандельштама, которому срочно («непременно, или умру») требовалось выехать в Варшаву…
И, наконец, «венок» кн. С. Волконского: «…Осталась в его последних бумагах маленькая записка, по-видимому, начало какой-то книги. Озаглавлено «Лик Смерти». В этих нескольких строках он говорит: «Единственная цель книги «О смерти» — показать, как неизъяснимо прекрасна жизнь». Затем, параграф — «Это было в провинциальном городе. В жаркий хмарный день». Новый параграф — «Я видел ее». И опять параграф — «Она вошла так неожиданно и странно…».
В Варшаве. 15 июня 1915 года.
[1] Бенуа Александр Николаевич (1870-1960) – живописец и график, историк искусства.
[2] «Мир искусства» — журнал (1899-1904). Орган одноименного объединения художников.
[3] Дягилев Сергей Павлович (1872—1929) — художественный и театральный деятель, один из создателей объединения «Мир искусства», организатор русских балетных и оперных сезонов за рубежом.
[4] «Русский архив» — исторический журнал. Издавался в Москве (1863—1917). Основан П. И. Бартеневым; «Русская старина» — исторический журнал. Издавался в Санкт-Петербурге (1870-1918).
[5] «Старые годы» — журнал для любителей искусства и старины. Издавался в Санкт-Петербурге (1907—1916).
[6] Маковский Сергей Константинович (1877—1962) — поэт, критик, редактор журнала «Аполлон».
[7] Грабарь Игорь Эммануилович (1871—1960) — живописец, искусствовед, руководитель многотомного издания «История русского искусства».
[8] Пронин Борис Константинович (1875—1946) — драматический артист и режиссер, владелец кабаре «Бродячая собака» (1911—1915) и «Привал комедиантов» (1916-1919).
[9] Паллада Олимлиевна Богданова-Вельская, она же Дерюжинская, Старынкевич, Педда-Кобецкая, графиня Берг и прочее (1887—1968) поэтесса, выпускница драматической студии Евреинова. Под разными псевдонимами фигурирует в различных мемуарах о Серебряном веке.
[10] Кульбин Николай Иванович (1868—1917) — военный врач, художник, литератор.
ЗС №10/1997
