Александр Савинов
«Понаехали всякие…», – возмущаются жители «столичных» городов, недобрым взглядом провожая приезжих, которые заполняют улицы, нарушают привычный образ жизни. Не уговаривая и не опровергая, скажем: «чужие в столице» – явление неизбежное и постоянное. Историческое…
Выражение «понаехали всякие…» применимо к Москве XVII века как и в наши дни. Москва словно «притягивала» жителей России, прежде всего – небольших городов, где размах торговли и ремесла несоразмерен с московским. Пример – прошение жителя Устюга Великого: ушел из родного города от «скудости и хлебного недороду», в Москве был сторожем при Архангельском соборе, пробовал «кормиться рукоделием». Потом приглянулась ему медицинская школа при Аптекарском приказе.
«Наймиты», наемные работники, и так называемые «гулящие люди» из разных городов и сел во второй половине XVII века составляли заметную долю населения Москвы. В очерке исторической демографии находим утверждение, похожее на все современное: «В Москве пребывало многочисленное пришлое население, работавшее по найму и снимавшее углы». В переписных книгах писали: «На Болоте у Москвы-реки стоят кузницы москвичей Кадашевской слободы, а работают нижегородцы…»
Столица была заполнена нелегальными жителями. В семейной переписке «уездных» дворян представлены подробности. «Волей Божьей жив, а впредь Христос волен…» Так начиналось письмо из Москвы провинциального дворянина «жене Авдотье». Просил «прислать винца», домашнюю водку, и сообщал, что «поймал беглого своего человека». Нашел тот работу, согласен платить оброк, только бы остаться в Москве, где у него заработок, а жена больная. «У него баба слепа…». Дворянин потребовал два рубля. Поторговались, и сошлись на том, что холоп остается в Москве и отдает господину полтора рубля в год.
В Москву стекались крестьяне, отпущенные господами на оброк. «В Москву идить – деньгу добыть». Их имена встречаются в строительных договорах: возчики, плотники, каменщики, печники. Работали приезжие в «торговых банях»: записано, как полицейский смотритель, «объезжий голова», на банном дворе у реки Неглинной бил крестьян из Костромского уезда. Палку «изломал» и велел стрельцам «бить кулачьем и ногами топтать».
Конкуренция в Москве значительная, но находилась работа и для приезжих. Среди московского ремесла видим занятия сельские: «лапотники», «дрововозы», «овчинники». Встречались продавцы сена и деревенские лекари, «костоправы и рудометы». Приезжие варили и разносили в кувшинах квас. Рабочие места были в необъятных торговых рядах на Красной площади. Во второй половине XVII века в Москве утвердилась торговля «ходячим товаром» домашнего обихода, товар предлагали прохожим на улицах, этим кормились многие. Были занятия необычные, – «выбирать из соболей седины». Огороды, сады и стройки требовали большого количества сезонных рабочих. Немало «пришлых» появлялось в Москве с речными караванами; они жили «на воде в пустых стругах» на Москве-реке.
Случалось, «пришлые» находили московскую жену. Лучше вдову с «двором». В описании Бронной слободы (район современных Бронных улиц) показано, как вдова дворцового ремесленника вышла замуж за «прихожего человека Микифора». Микифор с подачи жены представил челобитную, что знает ювелирное «дело», как ее покойный муж. Однако проверку мастерства не прошел. Ничуть не унывая, обосновался в слободе и пристроился торговать в лавке в Мыльном ряду. Но положенную подать, «тягло» не платил и по этому поводу повздорил с соседями. Ему показывали, что через двор живет такой же пришлый человек, но приличный: женился на вдове, торгует в том же Мыльном ряду, но платит «тягло».
В той же Бронной слободе семья «государева оружейника» умерла во время чумы. Осталась сноха; вышла замуж за «иноземца Бориску», белоруса, мастера Оружейной палаты. Сказано в переписи: «И ныне тем двором владеет Бориска». Листая перепись, узнаем, как «прихожий человек Ивашка» отыскал в слободе вдову Аленицу. Торгует в Москве, в наемной лавке, и еще взял в аренду «пол-лавки» в Иконном ряду. В XVII веке, как в наши дни, приезжие охотно занимались торговым делом.
Власти имели представление о многочисленности «пришлых на Москве», но ничего сделать не могли. Молодой царь Петр Алексеевич c присущей ему настойчивостью подвел итог XVII веку и установил порядок регистрации приезжих, представив нечто подобное современной регистрации мигрантов. Петр повелел «…всех приезжих и прихожих людей записывать, и самим тем прихожим людям записываться в приказах».
Старостам «в слободах» следовало пройти по дворам и разузнать, «которые такие люди пришли к Москве для работы или промыслов», и «у тех людей, у кого они живут» взять списки приезжих и сверить подлинность показанного. «Бирючи» должны обойти улицы и «кликать во многие дни», что по именному царскому указу запрещается держать «во дворах пришлых людей». «И сказать, которые таких пришлых людей… не запишут и объявятся такие люди у них после того указанного срока, тем быть в жестоком наказанье…». Если «промышленные люди» держат на своих речных стругах на Москве-реке работников, их следует записывать в приказе.
К указу Петра надо присмотреться. Молодой государь захотел внести бюрократический порядок в обычаи, который возникли и утвердились во время правления Алексея Михайловича, когда в своде законов, «Соборном Уложении», городские жители были навечно прикреплены к городским посадам. Согласно закону, любая попытка найти новое место жительства приравнивалась к побегу. По городам рассылали государевы указы – ловить беглецов, угрожая смертной казнью. Но почему в Москве находились тысячи приезжих? Как бывает в России, причина в понимании закона. Правительство снисходительно наблюдало, как «приписанные» к своему городу перемещались по стране в поисках заработка.
Не только временный, но и долгосрочный «отход на заработки» из небольших «депрессивных» городов был выгоден и городскому посаду, и царскому правительству. Если в уездном городе Центральной России преобладали малоимущие горожане, достойный заработок можно было найти в столице; работали «на стороне» и приносили деньги в родной город, где исправно платили в казну. В исторической статье показано, что нахождение посадских людей в работах на стороне было явлением обычным и считалось местными властями вполне нормальным, как любая торговля и промысловая деятельность посадских вне города. Здесь причина тому, что немалая часть населения столицы, не менее четверти, была «пришлой» и неучтенной, что вызвало гнев нетерпеливого царя Петра.
Среди приезжих были люди известные. Знатный купец Кондрат Маркович Добрынин был родом из Балахны, появился в Москве с небольшим капиталом. Привозил европейские товары из Архангельска, ездил в «Шаховы земли», в Персию. Оставил о себе добрую память: поселился в Замоскворечье, в Кадашевской слободе, где на свои средства построил церковь «Воскресенья в Кадашах». Знаменитая «жемчужина Замоскворечья», высокая церковь, похожа на великолепные палаты того времени. Иконы, заказанные Добрыниным для храма, хранятся в Третьяковской галерее.
Насколько «притягательна» была Москва для деловых людей XVII века, показывает история семьи Шапошниковых. Дед был коренным жителем Серпухова, судя по семейному прозвищу, занимался ремеслом. Его внук, купец Василий Шапошников, уехал в Москву. В его биографии сказано: «…Сначала снимал жилье и продолжал числиться серпуховитином, потом приобрел в Казенной слободе собственный двор. Позже в той же слободе поселился и его брат Семен». Шапошниковы предпочли быть посадскими московской слободы, чем купцами в Серпухове. В 90-х годах Василия Шапошникова зачислили в корпорацию «купцов-гостей». «Новых москвичей» можно найти и среди купцов не столь знатной «гостиной сотни»; переезжали в столицу по собственному желанию, правительство на этом не настаивало.
Население Москвы никогда не было постоянным. Смутное время, потом страшная эпидемия чумы 1654 года опустошили столицу. Правительство восполняло убыль, переводя в Москву ремесленников и пленных. После Смоленской войны 1632–1634 года в московской деловой письменности встречаются «литвины» и «поляки», смоляне и белорусы, которые появились в Москве. В следственном деле времен царя Михаила Федоровича о «порче колдовством царицы» отмечены «литвин» Янко и «поляк» Данилка. Потребовалось не одно десятилетие, чтобы восстановить урон, нанесенный столице эпидемией чумы, страшным «моровым поветрием» 1654 года. Шведский посланник в Москве де Родес сообщал, что в Москве погибло свыше 200 тысяч человек. «Вследствие этой катастрофы, – пишет историк М. Романов, – только Бронная слобода потеряла около 80% населения». В опустевшей Москве число «поляков» увеличилось настолько, что для них в 1672 году была создана новая слобода за Земляным валом. «Выходцев» из Польско-Литовского государства называли на польский манер «мещане», слободу – Новой Мещанской. С тех пор это слово вошло в русский язык и сохранилось в названиях Мещанских улиц, которые находятся на месте слободы XVII века.
Переселение «мещан» в Москву происходило по-разному: бывало, принудительно. Сирийский архидьякон Павел наблюдал, как в Москву привозили в телегах пленников в железных оковах. «…Царь взял себе из областей, которые не покорились мирно, 300 000 пленных, чтобы заселить большую часть дворов в столице и деревни, обезлюдевшие со времени моровой язвы». «Мы видели, – продолжал Павел, как сановники и дворяне приходили в столицу, ведя с собой бессчетное число пленников. Не было ни одного, кто не привел с собой несколько человек». Резчик по дереву из Шклова, названный Климом Михайловым, «взят князем-боярином» и «жил на Москве, где женили его на дворовой девке Анютке». В записи говорилось, что «пожил на дворе боярина зиму и был отдан Никону-патриарху». В документах показано: «Гришка Остафьев из Орши. В 1655 году выехал в Москву. Промысел его – пищали делает». Из царской Оружейной палаты посылали в Белоруссию для «призыва в Москву мастеров серебряных и золотых дел». В Москве жили белорусы из городов: Витебска, Минска, Могилева, Полоцка, Орши, Мстиславля. Но, в основном, московские «мещане» происходили из местечек Восточной Белоруссии: Дубровно, Шклова, Копыси, Быхова, Кричева.
Многие из «мещан-переселенцев» привыкли к условиям жизни в Москве, городские ремесла им привычны: «на польскую и немецкую руку» делали объемную резьбу с позолотой по дереву, цветные изразцы для облицовки стен, переплеты книг. Столяры принесли в Москву инструменты, названия которых остались в русском языке, – слово «верстак» пришло с ними. Мастера из Белоруссии украшали знаменитый Коломенский дворец; отмечено в исследовании: «Все отделочные работы в селе Коломенском выполнены белорусами, как в храме Воскресенского монастыря в Новом Иерусалиме». Многоцветные изразцы «павлинье око», украсившие московские церкви и Покровский собор в царском селе Измайлово, сделаны белорусскими мастерами. В слободе жили пекари, серебряники. Встречались редкие занятия: гранильщики алмазов, ювелиры по «каменью для сережек», «каретники». «Мещане» делали «сапоги и башмаки немецкие», «чернили мех». Немало торговцев-мещан разносили товары в розницу.
Историки определили 52 специальности жителей Ново-Мещанской слободы. Шапошники Мещанской слободы снабжали москвичек женскими головными уборами польской моды, портные – платьем «польского покроя». Царь Федор Алексеевич запретил придворным и «служилым людям» носить старомосковскую одежду и обязал надевать кафтаны и «ферязеи», длинную верхнюю одежду со стоячим воротником. Ферязея – «калька» с польского «ferezja». Историки костюма спорят, насколько предписанные образцы отвечали польской моде, но очевидно, спрос на услуги белорусских портных постоянно возрастал.
Власти «записали» зажиточных и оборотистых «мещан» в привилегированную «гостиную сотню»: Стенька из Шклова стал знатным москвичом Степаном Герасимовичем Жигульским, «Матюшка по прозвищу Жидок» превратился в Матвея Григорьевича Евреинова. Московские «мещане» знали русский язык и приняли православие; к концу XVII века свыше 10% московских дворов принадлежало выходцам из Белоруссии.
Историк и искусствовед Н. Молева пробовала подсчитать: сколько «иноземцев» и «немцев» было в Москве второй половины XVII века? Получилось, каждый седьмой житель. Этнический состав населения Москвы был разнообразным. Кроме «вольных и невольных переселенцев» из Польско-Литовского государства, в Москве с XVI века обитали уроженцы Прибалтики, Германии, Дании, Голландии. К ним в XVII веке прибавились французы, англичане, шотландцы, армяне из Персии. В торговых рядах у Красной площади архидьякон Павел видел «невольников-мальчиков», проданных донскими казаками. «Они сидят в лавках, ловкие, хитрые и нечестные». При нехватке рабочих рук в Москве покупали невольников; голландец Витсен меж делом отмечал в дневнике: в 1665 году в Москву привезли «300 саней с пленными татарами, на каждых санях сидело 5–6 человек»
«Русские разрешают всякому свободу совести, – находим в записках очевидца, – но кто добровольно переходит к ним, охотно принимают и дают содержание на всю его жизнь.
…В Москве находится много солдат, которые позволили перекрестить себя, чтобы остаться в стране и получить содержание от государя, хотя ничего не понимали ни в языке, ни в религии русских». Они забывали свою повседневную культуру и родной язык и вливались в московское общество. «Вышли на государево имя на вечную службу». Так говорилось в служебных списках принятых иностранцев. Нет возможности выделить среди москвичей иностранцев, которые укоренились в русской столице. Лишь изредка это заметно, как в челобитной, где «Сенька Семенов» назван сыном убитого на Украине «лекаря-иноземца».
Придворный врач Алексея Михайловича Коллинз насчитал 200 «здешних старожилов, англичан, шотландцев, голландцев, оставивших свою веру». Что в Бронной слободе «немцы» жили давно, показывает название одного из переулков по плану XVII века: «Немецкий». Как и «Шведский тупик» в центре города. В документах 40-х годов XVII века отмечена нехорошая английская речь на московской улице: «лекарь Онтон Томсон» бранил «горододельца Томаса матерно, бил до крови». Потом встретил на Покровке и «грозил убойством». Обнаруживаются подробности буйной жизни московских англичан: «кружевной мастер Рулант» ябедничал, что Томсон за Покровским воротами «сколол шпагой» англичанина Садлента. Лекарь Энтони Томсон оправдывался, что «ходил на честный поединок» и сообщал, как англичанин «зашиб его медным подсвечником».
По требованию патриарха, недовольного тем, что лютеране строят свои церкви, началось выселение «немцев» за пределы города, где на берегу Яузы была создана Новая Иноземная слобода. После эпидемии чумы отношение к «немцам» смягчилось; в переписи Бронной слободы отметили, что не выехали обитатели пяти «немецких дворов», а некий «государев мастер» продал своей двор «немке». В записках очевидца находим историю французского дворянина, который приехал в Москву и женился здесь на дочери англичанина-кальвиниста: семья английских пуритан, гонимых на родине, «давно жила в Москве» и хранила свою веру. Англичане, согласно установившемуся обычаю, первое воскресенье мая праздновали в московской Марьиной Роще, которая стала местом гуляний «немцев». О степени популярности шотландцев в Москве говорит тот факт, что фаворит Алексея Михайловича Артемон Матвеев украсил родословное древо семьи шотландскими корнями: изобразил жену Авдотью Хомутову «урожденной шотландкой Гамильтон». На деле, ее предки – новгородские помещики.
По отзывам современников, московская Немецкая слобода на берегу Яузы имела вид небольшого процветающего города с прямыми улицами, приветливыми домами и большими садами. Говорят, слободу инкогнито посетил любитель каменного зодчества царь Федор Алексеевич, чтобы взглянуть, как выглядит европейский город.
ЗС № 11-2012
