Экскурсию по прошлому и настоящему клинского Музея-заповедника П.И. Чайковского проводит для нашего корреспондента и читателей журнала – открывая нам окно в последние десятилетия XIX века – методист музея Галина Степановна Сизко.
– Расскажите, пожалуйста, историю дома.
– Дом построил клинский мировой судья, статский советник Виктор Степанович Сахаров в 1870-х годах. Вначале дом был одноэтажным, кирпичным, но оказался таким холодным, что жить там было невозможно. Надстроили второй, деревянный этаж. У Сахарова было несколько домов, – этот был предназначен для сдачи внаем. Тогда же вокруг дома посадили деревья. С одной стороны дома был парк с липами, кленами, тополями. С другой, за хозяйственными постройками – плодовый сад. Чайковский увидел дом в 1885–1886 году. В это время Петр Ильич делается клинским жителем.
В феврале 1885-го его избирают членом дирекции московского отделения Императорского Русского музыкального общества. Надо было возвращаться в Москву, но Чайковскому не хотелось – он слишком хорошо знал московский уклад жизни. В Москве он 12 лет преподавал музыкально-теоретические дисциплины в консерватории, ныне носящей его имя, и теперь никак не хотелось расставаться с той творческой свободой, которая, по его словам, была дарована ему Провидением – в лице Надежды Филаретовны фон Мекк. Это она сделала запись в его дипломе «свободный художник» реальностью, будучи убеждена, что Чайковский пишет лучшую музыку в России, и позаботившись о том, чтобы у него было как можно больше времени для сочинения.
Чайковский решил поселиться «в деревне близ Москвы», чтобы в уединении и тишине спокойно заниматься творчеством, без которого жизнь его теряла смысл, – а в Москву приезжать лишь при необходимости. Клин показался Чайковскому удобным потому, что здесь была железнодорожная станция, аптека, купеческие лавки.
Проведя несколько лет в усадьбах Майданово и Фроловское, в мае 1892‑го он, наконец, поселяется в доме, который понравился ему почти сразу. Он увидел его во время одной из прогулок и сделал в дневнике 1886 года запись: «Ходил смотреть большой серый дом у заставы». Это и был сахаровский дом.
Чайковскому очень нравилось, что при доме есть парк и можно гулять в любую погоду. И каждое утро он по 30–40 минут непременно проводил в парке.
Вокруг дома не было ни одного строения – чистое поле, рядом проходило шоссе Москва – Санкт-Петербург, за ним – сосновый бор. С другой стороны – минут 15–20 ходьбы – усадьба Демьяново, где останавливалась Екатерина II, путешествуя между столицами. Последним владельцем усадьбы был известный адвокат Владимир Иванович Танеев, старший брат любимого ученика и ближайшего друга Чайковского – композитора Сергея Танеева. Город Клин оставался позади за рекой, и тишина в этом месте стояла такая, что был слышен шум курьерского поезда, проходящего по железной дороге. «Не могу изобразить, до чего обаятельны для меня русская деревня, русский пейзаж и эта тишина, в коей я более всего нуждался», – писал однажды Чайковский, приехав после городской суеты в Клинский уезд.
– Как жил здесь Петр Ильич? Как был устроен его быт?
– На протяжении всей жизни у него был один слуга – Алексей Иванович Софронов. Чайковский везде его возил с собой, научил грамоте, выцарапывал от военной службы, обнаружив, что у него болезнь легких, занимался его семейными делами. В этом доме Алексей Иванович поселился на первом этаже вместе с семьей – женой Катериной и двумя маленькими детьми. Чайковский в одном из писем писал, что детские крики несколько оживляют мертвенный строй его дома. Другой прислуги у Чайковского не было, и флигель, запланированный как людская, стоял пустым. Не нужны были ему и просторные хозяйственные постройки – амбар, коровник, каретный сарай. Нечего было в них хранить. Любил молоко, завел корову, но в первые же недели жизни в этом доме в одном из писем с огорчением написал: «Сегодня ночью у меня увели корову». Выезд он тоже не стал себе устраивать, – была попытка в Майданове, но он понял, что не умеет ухаживать за лошадьми, а прислуги, которая занималась бы этим со знанием дела, у него нет, его холеные кони приобретают «извозчицкий вид», – и отказался от выезда
– Но не мог же один Алексей Иванович обеспечить все стороны жизни. Кто занимался, например, садом?
– В фондах музея среди рукописей и документов Чайковского сохранились квитанции на рассаду и клубни растений, которые он выписывал, чтобы высаживать в цветниках парка. Занимался этим с удовольствием, обожал наблюдать, как они растут. Когда-то, еще в Браилове, мог во время прогулки в лесу, не сходя с места, насчитать 40 видов разных растений. Вообще был внимателен к этой части живой природы и шутил, что, когда состарится и не сможет сочинять, займется цветоводством. Состариться Чайковский не успел, и в этом доме ему суждено было прожить всего 186 дней – с 5 мая 1892-го по 7 октября 1893-го.
Хозяйством занимался Алексей Иванович. Хозяйственное устройство дома по тем временам было очень неплохое. На первом этаже, где жила семья Софроновых, была парадная столовая для приема гостей. Правда, побывать у Чайковского не успели даже ближайшие друзья. Здесь же, в помещении сегодняшнего гардероба, была истопницкая – духовая печь, от которой под полом тянулись трубы. В некоторых местах в углах комнат можно заметить медные решетки «цветочками» – отдушины.
Электричества в доме не было. Зажигали масляные или керосиновые светильники, либо свечи. Водопровода тоже не было, водой снабжал, вероятно, водовоз. Кухня была на первом этаже. Сейчас в ней расположилась мебель, поступившая в музей после смерти Петра Ивановича Юргенсона – знаменитого московского издателя и друга Чайковского. Мебель эту делали абрамцевские мастера. У Петра Ильича такого роскошества не было, да и плита, которой пользовалась приходящая из Клина кухарка, была обычной. Чайковский, который в столицах позволял себе быть гурманом, мог заказать телятину под бешамелью, спаржу, икру, хорошее вино и так далее, в деревне любил есть гречневую кашу, кислую капусту, которую сам рубил, обожал всяческую рыбу. Окрестные девчонки и мальчишки приносили ему ягоды-грибы, за которые он всегда щедро платил. И этим ребятишкам, которым он вытирал носы, подвязывал рубашки, которые ходили за ним по пятам, он подарил школу. Деньги на ее строительство Чайковский дал еще летом 1885 года, когда жил в Майданове. Была она первой школой в этом селе.
Отношения с местными жителями у него были хорошие. Они называли его «наш барин». В 1885 году, когда выгорел весь деревянный Клин, Петр Ильич, арендовавший дом у помещицы Новиковой, на первых порах забрал к себе погорельцев, кормил, поил, всячески стесняя себя, пока эти люди не нашли крова. Местные жители Чайковского любили и знали, что к нему можно обратиться с любой просьбой, и она будет выполнена. Позднее в 1940 году, к столетию Чайковского они – уже взрослые люди, дедушки и бабушки, – писали трогательные воспоминания о том, как они общались с Чайковским: обязательно поздравляли его с именинами в Петров день, крутились вокруг него, называя друг друга Петрами и Павлами, зная, что каждый получит подарочек. Он ходил с мальчишками пускать змея и потом в письме радовался: «До чего хорош змей с трещотками!»
С детских лет у Чайковского была привычка рано вставать и всю первую половину дня отдавать серьезным занятиям. Так было заведено в доме мамы, Александры Андреевны, которая, по сути, была профессиональным педагогом. Она получила петербургское образование, а в старинных учебных заведениях нравы и уклад были очень строгими. Надо было непременно рано вставать, ни в коем случае не предаваться праздности, которая считалась худшим из грехов. И Чайковский с детства приобрел великолепную культуру умственного труда.
На пятом году жизни он присоединился к старшим брату и сестре, которым пригласили учительницу Фанни Дюрбах. Она преподавала французский, немецкий, географию, азы истории. Кроме того, крестный протоирей Василий Блинов преподавал Закон Божий и русскую словесность. Четырехлетний Петруша, увидев, что с Колей занимаются, а с ним нет, обиделся и начал так горько плакать, что ему разрешили учиться вместе с Колей, и он сделался лучшим учеником.
Работа доставляла ему колоссальное удовольствие. Он говорил: «Для меня бросить сочинять равносильно лишению себя жизни». Он любил, когда его торопят, подгоняют, когда у него накапливается работа. C удовольствием писал музыку на заказ. Каждый день, встав рано утром, помолясь, почитав Священное писание или сочинения Спинозы, либо позанимавшись английским языком, шел гулять в парк. Не завтракал, по словам брата Модеста Ильича, пил только чай или кофе пустой без хлеба. В 10-м часу уже сидел в спальне за рабочим столом, который был сделан по его просьбе сельским мастером-краснодеревщиком: стол должен быть из простого дерева и не шатающийся. За этим столом, где сейчас лежат наброски Шестой симфонии, сделанные размашистым торопливым почерком со множеством исправлений и зачеркиваний, Чайковский работал ровно до часу дня.
В час обедал, затем каждый день в любую погоду: в мороз, дождь, ветер – обязательно два часа ходил пешком быстрым шагом, чтобы поддерживать хорошее состояние своего здоровья. Если погода была хорошая, с удовольствием гулял в поле или в лесу. По словам Модеста Ильича, он относился к этим прогулкам с суеверием, не позволяя себе сократить себе их время даже на 5 минут, опасаясь проблем со здоровьем.
Главное – во время этих прогулок оживала его внутренняя музыка. Он всегда брал с собой карандаш и записную книжку, чтобы на ходу вносить туда те мелодии, которые возникали, будто вспыхивая в его голове. Надо было лишь оказаться в уединении и тишине.
Вернувшись домой и напившись чаю, Петр Ильич снова садился за рабочий стол до самого ужина, приводя в порядок то, что было сделано в течение дня. В семь часов ужинал, затем отдыхал, чаще всего с книгой в руках, называя чтение «величайшим блаженством», а книги – «друзьями и собеседниками».
По словам Модеста Ильича, ни одна нота его произведений не была написана ночью. Как-то по окончании консерватории, сочиняя свою Первую симфонию «Зимние грезы» и работая ночами, Чайковский довел себя до состояния, которое называл «удариками» и возвращения которого очень боялся. Поэтому ложился спать часов в одиннадцать, перед сном, по традиции того времени, делал дневниковые записи: благодарил Бога за день, который тот послал, и вспоминал, что было хорошего. Писал назывными предложениями. Расшифровывать их – дело кропотливое, серьезное, потому что нужно восстанавливать музыкальный, исторический, бытовой контекст жизни Чайковского. Огромное подспорье в этом – письма, которых Чайковский написал за свою жизнь более 5000, с 8-летнего возраста до последних дней. Они представляют собой самое детализированное, интересное, глубокое жизнеописание гения, сделанное его собственной рукой, да еще и великолепным литературным языком, который наводит на мысль, что, если бы Чайковский не избрал себе музыкальный язык – он мог бы стать писателем.
Петр Ильич говорил, что всякая мелодия является ему вместе с гармонией и инструментовкой. Они звучали в нем во время чтения стихов и появлялись на страницах стихотворных сборников, на любом клочке бумаги – на конверте, на письме. Так было со стихами, которые прислал ему незнакомый молодой человек, Даниил Ратгауз: читая письмо, Чайковский между строф писал мелодии.
В спальне композитора, кроме основного рабочего стола, есть стол ломберный. Петр Ильич раскладывал его и на двух столах одновременно размещал листы партитуры, где одна строка занимает всю страницу снизу доверху: от струнных до высоких духовых. Он писал партитуру для дирижера от начала до конца. Затем переписчик превращал это в партии, которые раздавались каждому исполнителю.
История взаимоотношений Чайковского с музыкой очень точно рассказана в книге Модеста Ильича, которому, в свою очередь, об этом рассказывала Фанни Дюрбах. Модест обратился к ней с просьбой прислать ему воспоминания о первых годах жизни брата, так как сам родился на 10 лет позднее. В доме родителей принято было музицировать вечерами. Однажды Фанни увидела, что ее любимец Пьер загрустил и ушел в детскую, где она застала его в слезах. В ответ на вопрос, что случилось, он хватался ручками за голову и жаловался: «О, это музыка, музыка, избавьте меня от нее, она не дает мне покоя, она у меня здесь, здесь, здесь…». То есть музыкальные звучания осаждали его с самого раннего детства. Это – то, от чего потом спасала уединенная работа в тиши и прогулки в одиночестве, чтобы направлять эти звучания в определенное русло, в определенные формы, а не носить их в себе. Иначе голова разрывалась или, как писал сам Чайковский, «инструмент разобьется, струны лопнут», если все время переживать такое вдохновение.
Был еще один случай – о нем тоже рассказывал Модест Ильич. Мальчика застали в застекленной галерее воткинского дома. Он пытался воспроизвести свои музыкальные фантазии на оконном стекле с таким воодушевлением, что одно из них разбилось, он порезал ручку, а мудрые родители поняли – надо приглашать учительницу музыки. Ею оказалась крепостная пианистка Мария Марковна Пальчикова. Хорошим она была музыкантом или нет, неизвестно, но мальчик на пятом году был уже Чайковским – он быстро догнал Марию Марковну в ее умении. Они часто играли в четыре руки, и это стало любимым занятием Чайковского на всю жизнь. А когда родители выбирали для ребенка, которого называли «жемчужиной семьи», учебное заведение в Петербурге – они выбрали Училище правоведения, где были самые лучшие учителя музыки.
Музыкальных учебных заведений в России того времени просто не было. В Петербурге музыку преподавали в разных местах, в том числе и в Горном корпусе, и в Пушкинском лицее. Училище правоведения было основано внуком Павла I, страстным меломаном принцем Ольденбургским, там давали лучшие концерты, в них принимала участие даже Клара Шуман, а среди учителей был друг Шумана – Адольф Гензельт.
В год окончания Чайковским училища, 1859-й, в Петербурге открыли Русское музыкальное общество. При нем были устроены Общедоступные музыкальные классы, а в 1862 году они были преобразованы в Консерваторию. И Чайковский сразу же туда поступил.
Начав службу в столице в чине титулярного советника (это была привилегия окончивших Училище правоведения), Чайковский легко продвигался по службе, перед ним открывалась блестящая юридическая карьера. А он вдруг, бросив все в 22 года вновь садится за парту.
Одновременно ему приходилось работать концертмейстером: службу он оставил, а занятия надо оплачивать. Прежде, чем получить эту работу, он вообще для начала устроился ночным сторожем на Сенном рынке. Не тянуть же из папеньки Ильи Петровича! Чайковский очень трогательно писал: «Какое счастье, что судьба не послала мне в отцы тиранического самодура, коими она наградила многих музыкантов». Илья Петрович, кстати, не возражал против его нового студенчества, хотя в целом в семье были страшно огорчены: ну совершенно же не вызывающее уважения занятие! Больше всех обиделся любимый дядюшка – старший брат Ильи Петровича, Петр Петрович – герой войны 1812 года, почетный раненый, участник пятидесяти двух сражений: опять, мол, Петя учудил, какой срам, юриспруденцию на гудок променял. А гудок – это была скоморошья скрипка, в которой две струны «гудели», а на третьей игралась мелодия.
Чайковский поступил в класс основателя консерватории Антона Григорьевича Рубинштейна. Это был класс по специальности, и о том, как Чайковский относился к этим урокам, говорит, например, следующий факт. Рубинштейн, задавая ученикам написать вариации на определенную тему, говорил, что успех дела зависит не только от качества вариаций, которые будут написаны, но и от их количества. К ближайшему уроку Чайковский написал их… иногда спрашиваешь у своих слушателей: как вы думаете, сколько? Кто говорит – восемь, кто – двенадцать… Чайковский написал более двухсот вариаций.
Позже его забирает из Петербурга в Москву Рубинштейн-младший, московский, Николай Григорьевич – в Консерваторию, которая открывается в сентябре 1866 года, в качестве профессора музыкально-теоретических дисциплин. Чайковский 12 лет преподает, пишет учебники, делает переводы. Первый учебник по гармонии в России написан Чайковским. Среди переводов с французского, с немецкого есть и перевод с итальянского для оперной студии московской Консерватории оперы Моцарта «Свадьба Фигаро». Когда мы распеваем: «Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный», – мы поем стихи Чайковского. И все остальные стихи из этой оперы, разошедшейся на пословицы и поговорки – это стихи Чайковского. Он рифмовал очень легко. Еще в детстве гувернантка Фанни называла его «маленький Пушкин».
В то же время Чайковский цепляется за каждую возможность писать музыку. Он дружит с Николаем Рубинштейном – блестящим пианистом и дирижером. Забракованную в Петербурге Первую симфонию Рубинштейн-младший исполняет так, что Чайковский сразу посвящает ему симфонию «Зимние грезы» и пишет специально для него фортепианную музыку.
В это же время композитор начинает писать увертюры и другие симфонические сочинения на литературные сюжеты. Знакомится с Островским – и просит либретто для оперы «Гроза». Но такую оперу уже пишет другой композитор, и писатель предлагает комедию «Сон на Волге». Петр Ильич вместе с Островским пишет свою первую оперу «Воевода». Вслед за ней появляется опера «Ундина», которую заказывают, но не ставят на сцене Мариинского театра. Затем славу ему приносит опера «Опричник». Он пишет для своих племянников, детей сестры Александры Ильиничны, маленький домашний балет «Озеро Лебедей» по сказке Музеуса, а потом получает заказ на балетную музыку к бенефису балерины Карпаковой. Тогда он берет «Озеро лебедей» с темой лебединых кликов, которые проходят через весь балет, добавляет музыку из непоставленной оперы «Ундина», и получается «Лебединое озеро» – первый опыт Чайковского в балетном жанре. В те времена считалось, что серьезному человеку не пристало интересоваться балетом, и Чайковский отдает написанный балет в дирекцию театра, сказав о нем – «сущая дрянь». Продолжает писать квартеты, скрипичные концерты, инструментальные пьесы, дюжинами и полудюжинами, как он говорил Юргенсону, и романсы, выполняя любые заказы.
Благодаря Надежде Филаретовне фон Мекк, покровительнице Русского музыкального общества, Чайковский становится свободным художником – и начинаются семь лет необыкновенной творческой радости: он может не заниматься ничем другим – только писать музыку.
В те восемь с половиной лет, проведенных в окрестностях Клина, Чайковский – член дирекции Московского отделения Русского музыкального общества, дирижер, крупнейший музыкальный общественный деятель, колоссальный авторитет среди музыкантов – пишет четыре оперы: «Черевички», «Чародейка», «Пиковая дама», «Иоланта»; балеты: «Спящая красавица» и «Щелкунчик», симфонические сочинения «Манфред», «Гамлет», Пятую, Шестую симфонии, Третий фортепианный концерт – последнее законченное произведение, начинает концерты для виолончели с оркестром, для флейты с оркестром…
– Галина Степановна, как вы думаете, был ли Чайковский типичным представителем своего времени – или заглянул в будущее?
– Я бы сказала, что он был ярчайшим выразителем своей эпохи. Как писал Иван Ильин, гений – это человек, способный наиболее ярко и органично выразить то, о чем думают другие.
Чайковский в русской музыке явление, наверное, типичное. Он не зря говорил о себе: «Аз есмь порождение Глинки». А Глинка – современник Пушкина. Как Пушкин научил нас говорить по-русски, так Глинка подарил нам русскую музыку, русский музыкальный язык, поставив его на ту же высоту, что язык музыкальный европейский. В Италии, в Германии были консерватории, были музыканты, для которых музыка была профессией очень высокой. Чайковский ведь не зря называл Глинку настоящим творческим гением, а оперу «Жизнь за царя» (она же «Иван Сусанин») – архигениальной. Из Глинки вышли и композиторы «Могучей кучки», которые разрабатывали крестьянскую русскую песню, и Чайковский, который в своей музыке звучал как русский городской интеллигент. А что такое русский городской интеллигент? Это высокообразованный человек: он, какую книгу в руки ни берет – читает ее на том языке, на котором она написана; в какую страну ни едет – разговаривает с местными жителями на том языке, на котором они общаются. Это в высшей степени было и у Чайковского. Музыку он называл величайшей сокровищницей, в которую всякая национальность вносит свое на общую пользу.
Он побывал едва ли не во всех европейских странах, кроме, наверное, Испании, был знаком со многими музыкантами и их творениями. Претворяя, переплавляя все их достижения – а он владел всеми стилями, всеми формами, всеми жанрами классической музыки, находившимися в XIX веке на очень большой высоте, и при этом он оставался русским музыкантом, русским композитором и горячим патриотом своей родины.
Кстати, Чайковский говорил о том, что его время – так далеко впереди, что ему не суждено дожить до него. Однако вряд ли он думал, что на протяжении ХХ века на всей планете будут больше всего играть его музыку, что самый крупный и авторитетный в мире музыкальный конкурс будет носить его имя. А ведь получилось именно так.
ЗС 06/2017
