Елена Генерозова
В Хамовниках, в доме, адрес которого теперь – улица Льва Толстого, 21, писатель жил с октября 1882 до мая 1901 года. Сейчас в доме сохраняется обстановка 1893–1895 годов, насчитывающая около шести тысяч подлинных вещей семьи Толстых.
Главному, бревенчатому дому усадьбы более двух сотен лет. Он, помнящий еще допожарную, донаполеоновскую Москву, был построен в 1800–1805 годах. Позже были построены служебные помещения и флигель. Вокруг дома – сад, занимающий один гектар, с беседкой, колодцем и насыпной горкой.
При Толстых, под руководством архитектора М.И. Никифорова и по указаниям самого Льва Николаевича, главный дом был отремонтирован и расширен. В 1920 году советское правительство издало декрет о национализации дома, и 20 ноября 1921 года здесь был открыт музей.
Именно в этом доме был создан портрет Толстого, который, как ни один из других известных его портретов, передает творческую сосредоточенность великого писателя.
Портрет этот был написан близким другом Льва Николаевича, живописцем Николаем Николаевичем Ге, в 1884 году.
Николай Николаевич познакомился с Толстым на пике душевного кризиса, – в момент, когда художник, известный, уважаемый, вполне состоявшийся, вдруг почувствовал, что творчество, притом любое – не имеет смысла. Минуты душевных невзгод каждый переживает по-своему, но большинству требуется опора. Так семья Толстых и творчество главы семейства кардинально изменили и жизнь Ге, и манеру его письма.
До встречи с Толстым Николай Николаевич, казалось, побывал везде и перепробовал все, и его жизнь вполне можно назвать неспокойной. Поступив в университет на математический факультет, он довольно быстро понимает, что занялся не своим делом и, несмотря на недовольство отца, круто меняет направление – начинает учиться в Петербургской Академии художеств. Еще в годы обучения молодой человек довольно успешно зарекомендовал себя как мастер, работающий в манере академического реализма, и его картины на библейские сюжеты нравились публике и руководству. За полотно «Саул у Аэндорской волшебницы» Ге посылают в учебную командировку за границу. Путешествуя целых шесть лет, он посещает Женеву, Париж, Рим, итальянские города, где учится и набирается впечатлений. Творчество его трансформируется, и классические сюжеты постепенно сменяются сюжетами русской истории.
Вернувшись из дальних странствий с картиной «Христос в Гефсиманском саду», Ге получает за нее звание профессора, даже минуя звание академика.
Ге пробует свои силы во многих жанрах: в исторической живописи, в библейских сценах, в портретах, в скульптуре… Наконец, несмотря на работоспособность и мастерство, на некоторое время бросает искусство и уезжает в имение под Черниговом – пробует заниматься хозяйством. Увы: вся эта бурная деятельность и метания не дают ничего, что могло бы быть названо душевным исцелением. Кризис продолжается до тех пор, пока художник не знакомится с Толстым.
Это происходит в 1882 году, когда Ге случайно прочел статью Льва Николаевича о переписи населения, и, впечатленный мыслями о бедах простого народа, отправился в Москву. Знакомство, быстро переросшее в близкую дружбу, оставило глубокий след в душе и творчестве художника. Влияние Толстого на Ге не ограничивалось проповедями морального совершенства и очень личным истолкованием Библии и священных текстов. Глубокий психологизм и человечность портретов позднего Ге – вот та новая грань, о которой мы говорили выше. Написанные с большой силой и мастерством, они – олицетворение веры в человека, в его душу. В 1884 году художник пишет портрет Толстого. Он показывает нам автора «Войны и мира», сидящего в своем рабочем кабинете в Хамовниках и работающего над трактатом «В чем моя вера?».
Толстой к тому времени был очень известной и влиятельной фигурой, а потому получал много просьб и предложений от художников. Его писали и Репин, и Крамской, и Нестеров, и многие другие. На этих портретах писатель изображен активным, с открытым и пытливым взглядом, смотрящим прямо на зрителя.
Портрет Ге – совсем иной. Домашняя обстановка подчеркивается в нем мелкими бытовыми деталями: инструменты для письма, аккуратно разложенные рядом с бумагами, чернильница, балясинки письменного стола, мягкий боковой – кажется, утренний – свет. Толстой здесь меньше всего похож на провидца, философа и моралиста. Он предстает нам в своем самом верном облике, отмытом от всего наносного – за работой.
Ге много раз посещал его в Ясной Поляне, а в Хамовниках стал настолько близок семье, что сам Лев Николаевич не раз говорил: «Если меня нет в комнате, то Н.Н. может вам ответить; он скажет то же, что я». Фраза, конечно, шуточная, но многое объясняет. Ге стал не только настоящим другом Толстому, но и одним из самых верных последователей его учения: начал много работать физически, устраивать быт, свой и соседский, мало и скудно питался, жаловался на жену за ее, как ему казалось, излишества («моя барыня не хочет жить просто»). Переписка, очень интенсивная во все годы общения с Толстым, усилилась к концу жизни художника. Примечательно, что дружба с Толстым распространилась и на сына художника, тоже Николая Николаевича. Переписка сына и Толстого была даже активней и обширней.
Но, кажется, важнее всего в этой истории то, что Толстой кардинально изменил стиль и художественное мышление Ге. Он следовал совету Толстого выражать в своих картинах простое христианство, понятное и очень нужное людям.
После пережитого душевного кризиса 1870–1880 годов Толстой склонен был воспринимать искусство как развлечение для высших классов, «заманку жизни», которая ничему не учит. Ге также, разочаровавшись в принципах и целях академической живописи, принялся искать новые пути. Естественно, что между этими двумя выдающимися людьми возникло взаимопонимание. Дочь писателя, Татьяна Львовна, вспоминала: «Трудно сказать, насколько мой отец был причиной того нравственного переворота, который произошел в душе Ге. Теперь мне кажется, что пути, по которым шла душевная работа Ге и моего отца, вначале шли независимо друг от друга, но в одинаковом направлении. Оба были художники, за обоими в прошлом крупные произведения искусства, создавшие их славу как художников, – и оба они, пресытившись этой славой, увидали, что она не может дать смысла жизни и счастья. Мой отец провел несколько лет в мучительных исканиях и сомнениях. Насколько я знаю – это же было и с Ге. <…> Он был на перепутье, – и как только он увидал по статьям отца, что отец переживает ту же душевную работу, которая в нем происходила – он узнал себя и с радостью и восторгом бросился к отцу, в надежде, что он поможет ему вырваться из той темноты, в которой он пребывал в последнее время».
Техника написания картин у Ге с течением времени тоже значительно меняется. После гладкости и безмятежности на первый план выступили резкие, более широкие мазки. Об этой новой технике, которая вызывала неприятие многих современников, художественный критик М. Фабрикант писал: «Сейчас, после экспрессионистов, вряд ли кто-нибудь станет рассматривать оригинальный строй картин Ге как результат недостатка у него техники». Взволнованность и несколько лихорадочное звучание картин позднего Ге можно проследить во многих его работах, в том числе и в толстовском портрете.
Экспрессивный реализм этой работы даже несколько контрастирует со спокойствием сюжета и самого героя. Наверное, и сам Ге, ища покоя и гармонии в жизни и живописи, стараясь двигаться к свету, делал это ценой недюжинных душевных усилий, и за более-менее спокойным фасадом вполне можно эти бури разглядеть.
