Юрий Фомин
Размышления, навеянные книгой: Ги де Маллак. «Мудрость Льва Толстого». М.: АСЛАН, 1995.
Чем дольше я живу, тем больше ощущаю, какое место в моем внутреннем мире занимает то, что я воспринял из художественных произведений Льва Толстого. Некоторые из них я время от времени перечитываю, к некоторым отношусь с определенным отталкиванием (особенно к «Крейцеровой сонате»), но все они, безусловно, значимы для меня, как, вероятно, для любого из выросших в русской культуре. Однако к религиозному и философскому наследию мне обращаться не хотелось. То, что мне было известно про толстовство, казалось не очень интересным. У меня, как и у очень многих, сложилось впечатление, что вся эта часть наследия Льва Толстого серьезного внимания не заслуживает. И вот почти одновременно мне попались две книги, заставившие пересмотреть этот устоявшийся стереотип.
Скажу сразу: убежден в том, что взгляды и учение Толстого не укладываются в границы христианской ортодоксии, даже если эти границы понимать максимально широко. Не стал я и последователем Толстого. Но я пришел к убеждению, что религиозные его воззрения органически связаны с христианством. Более того, они взросли на христианской почве как реакция на реальные проблемы исторического христианства. Предлагаемые Толстым решения этих проблем разрушили бы самые основы христианского учения, но его мысли обойти нельзя, ибо они касаются важнейших проблем человечества. Они существенны для развития христианского и вообще религиозного понимания природы человека.
Первая из упомянутых книг – это только вышедший том лекций и бесед о. Александра Меня («Мировая духовная культура. Христианство. Церковь». М., 1995), где одна из бесед называется «Религиозно-философские взгляды Льва Николаевича Толстого». Отец Александр даже не считает Толстого крупным мыслителем, но он расценивает как великую неблагодарность то, что «мало кто серьезно обращал внимание на эту сторону его творческой деятельности». Отец Александр говорит об иллюзорности идеи опрощения, побега от цивилизации, ибо «от греха не убежишь! Грех уйдет с тобой и в дикость». Он говорит о наивности веры Толстого во всеобщую власть здравого смысла, рассудка, сравнивая его с философами-рационалистами XVIII века. В своих рассуждениях он не был церковным христианином и своим учением стоял уже вне церкви. Но как человек, бросивший вызов социальному злу, как человек, бывший «совестью страны», он был истинным христианином, в нем были глубокое правдоискание и отзывчивость на самые большие проблемы человечества.
Отец Александр уместно напоминает, что никакой анафемы (то есть церковного проклятия) Толстого не было. Было определение Синода на две печатные страницы, где справедливо говорилось, что «граф Лев Николаевич в гордыне своей поносит Церковь, христианскую веру… и Церковь больше не считает его своим членом». И это подтвердил сам Толстой в своем ответе Синоду. Но разве это значит, что он окончательно порвал с Христом и Его Церковью? Ответ на это зависит от того, окажутся ли мысли Толстого плодотворными для сегодняшних и будущих поисков христианских подходов к решению социальных проблем, к пониманию сущности человека. Убирать знак вопроса пока еще преждевременно.
Вторая из прочитанных мной книг, о которой я здесь и хочу поразмышлять, – это книга американского профессора, автора книг о Пастернаке и Ганди, руководителя «Центра ненасилия».
Знаменательно, что и о. Александр Мень, и профессор Ги де Маллак цитируют одну и ту же дневниковую запись двадцатисемилетнего Толстого (7.03.1855), где тот пишет о готовности посвятить целиком всю оставшуюся жизнь основанию «новой религии, соответствующей нынешнему уровню развития человечества: религии Христа, очищенной от всех догм и тайн». Правда, оценка этой записи у обоих авторов различна. Для о. Александра ценность этих исканий писателя в осознании того, что «вера есть жизнь, без веры человек не живет», а не в стремлении создать религию, удовлетворяющую требованиям обыденного рассудка. Ги де Маллак видит в этой записи предвестие будущей разработки новой религии, учения, выражающего самую сердцевину проповеди Иисуса и одновременно – сущность мудрости всех времен, состоящей в принципе любви и отказа от насилия.
Однако суть книги де Маллака не сводится к оценкам такого рода. Его книга построена не как комментарий к Толстому, но как попытка ясно и сжато изложить суть его учения, которое он сам относит скорее к философии, чем к религии. Задача автора в том, чтобы привлечь внимание читателей к «вечной мудрости Толстого», которая, по мнению Ги де Маллака, составляет квинтэссенцию всего лучшего из накопленного человеческой мыслью – как философской, так и религиозной.
Ги де Маллак стремится опровергнуть распространенное представление о разрыве между Толстым – великим художником слова и совсем иным Толстым – второстепенным религиозным мыслителем. И в этом он, как ни странно, сходится с точкой зрения о. Александра Меня. Однако для последнего главным произведением, где выражена жизненная философия Толстого, является «Исповедь». А Маллак считает, что Толстой наиболее полно выразил свои религиозно-философские воззрения (прежде всего взгляды на сущность, смысл и цели человеческой жизни) в последнем своем труде «Путь жизни», опубликованном уже после смерти автора.
Этот труд выходил отдельными выпусками, рассчитанными на массового читателя, а последние корректуры Толстой правил уже на смертном одре. Потом книга вышла отдельным изданием, а в 1920-м все религиозно-философские труды Толстого (равно как Платона, Канта и прочих) были запрещены Политпросветом, возглавлявшимся Н.К. Крупской, и изъяты из библиотек. Только в 1956 году, то есть в период «оттепели», она была опубликована как сорок пятый том девяностотомного собрания сочинений. Наконец, в 1993 году она вышла сразу в двух издательствах и тем самым стала более или менее доступной.
Однако сам объем этого труда, составляющий около четырехсот пятидесяти страниц, делает ознакомление с ним не очень простым. Это было, вероятно, одним из мотивов, побудивших Ги де Маштака сделать сокращенное примерно в пять раз изложение этого итогового труда Льва Толстого. Изложение сделано с большим пиететом к Толстому, без всяких попыток приспособить его к собственным установкам, модернизировать или упростить.
Дело, конечно, не в том (или не только в том), чтобы сделать удобочитаемый дайджест последней книги великого русского писателя. Более важна другая задача автора – подготовить итоговый текст духовных исканий Толстого, который стал бы опорой для осмысления человеческих проблем сегодня.
Мне все же кажется неправомерным отождествлять учение Толстого с религией, даже новой, как это делает автор. Правильнее, по-моему, сказать иначе: Толстой показал, что идеи любви как основы человеческого бытия и ненасилия как основы социальных действий так или иначе содержатся во всех мировых религиях.
Сама установка Толстого на поиск выражения общего Закона жизни, единого понимания смысла жизни, достоинства и обязанностей человека в различных религиях и учениях по сути своей есть проявление христианского отношения к иноверцам и неверующим. Именно эта установка выражена в книге Иоанна-Павла II «Переступить порог надежды», русский перевод которой вышел в 1995 году в издательстве «Истина и Жизнь». Впрочем, эта установка восходит еще к апостолу Павлу (Римл. 2:13-15).
Даже когда возникает ощущение, что в буквальном смысле Толстой не прав, за этой видимой неправотой проступает глубинная правда, с которой необходимо считаться. Я не могу согласиться, например, с тем, что государство – это суеверие и никакая власть не нужна. Есть некоторые вещи, которые могут быть обеспечены только общенародными структурами: защита от наиболее опасных форм преступности, от стихийных бедствий и т. п. Тем не менее предупреждения Толстого о суевериях, связанных с государством и властью, в высшей степени уместны и своевременны. Власть и государство – это всегда источник злоупотреблений и соблазн для честолюбцев и мздоимцев. Власть развращает людей, и Толстой пишет как о злоупотреблениях имеющейся властью, так и о тех, которые связаны с попытками «свергнуть угнетателей». Толстой справедливо выступает против «обожествления» национального государства, против превращения любой власти в идола.
Толстой рассуждает о вере и Боге, но фактически предмет его размышлений – человек. Он сам признает, что разум нам дан не для того, чтобы разрешать загадки типа «зачем существует мир?» или «зачем мы живем?». Разум решает только вопрос о том, как нам жить. Это типичный вопрос «практического разума», который Кант противопоставлял разуму теоретическому, направленному на разгадку тайн мироздания и глубин бытия.
Толстой пытается ответить на практические насущные вопросы человеческой жизни здесь и теперь вне более глубокого религиозно-философского контекста, хотя этот контекст неминуемо возникает при попытках на что-то опереться в рассуждениях о правильном пути жизни. Потому Толстой так и не разработал религиозного учения и не создал новой религии, несмотря на мечту, о которой свидетельствует упоминавшаяся запись в дневнике. Поэтому же Толстой так скудно пишет о вере и рассматривает ее только как средство ответить на тот самый вопрос, как нам жить, но не каков путь к истине. Для него религия оправдана в той мере, в какой она помогает ответить на практические запросы человека. Поэтому в новых условиях правомерно менять религиозные положения, поэтому правомерно непрерывное возникновение новых религий. (Ни один основатель религии не декларировал, что он создает лишь одну из возможных).
Толстовство – никакая не религия, но только способ строить жизнь на разумных началах. Сам Толстой апеллирует к разуму как средству проверки, является ли вера истинной. Это можно понять как требование сделать человеческий разум высшим критерием истинности того, что постигается верой. Мне кажется, несмотря на очевидный рационалистический настрой Толстого, в глубине души он так не думает. Он только призывает «не подавлять разум, но очищать и использовать его для испытания и проверки всего».
Не следует подавлять разум и при чтении философских произведений самого Толстого, ибо его утверждения также нуждаются в испытании и проверке. В них можно найти прямые противоречия и вещи, заведомо неприемлемые для христианина.
В изложении Ги де Маллака логическая структура учения Толстого выступает более отчетливо, чем в оригинале, но сами мысли сохранены бережно. В книге есть компактный, но очень полезный справочный аппарат: список используемых авторов и источников, а также перечень литературы, предложенный автором и дополненный при переводе. Все это помогает использовать книгу в качестве своего рода ключа к этико- философскому наследию Льва Толстого.
Этим, мне кажется, оправдано появление книги Ги де Маллака в русском переводе.
Книга издана тиражом всего в тысячу экземпляров. И тем не менее я верю, что она найдет путь к читателю и привлечет многих к серьезному размышлению об идеях Льва Толстого, которые для него были основным делом жизни и ее апофеозом.
«ЗС» № 9/1996
