В советском литературоведении долго рисовалась радужная картина: Горький всей душой приветствовал власть большевиков и вернулся в Россию исключительно по собственному желанию. Во время «перестройки» наметилась другая крайность: «буревестник революции» отнюдь не стремился на родину, однако Сталин не предоставил ему право выбора. Кто прав, и как прошли последние годы жизни писателя в Советском Союзе?
На наши вопросы отвечает доктор филологических наук, профессор Л. А. Спиридонова. Более полувека (с 1964 года) Лидия Алексеевна работает в Институте мировой литературы имени А. М. Горького, с 1995‑го возглавляет Отдел изучения и издания творчества писателя. В 2013 году она опубликовала монографию «Настоящий Горький: мифы и реальность» (2-е, измененное, издание вышло в 2016 году), составленную на основе изучения неизвестных ранее архивных и библиотечных источников. В 2014 году Лидия Спиридонова получила Горьковскую литературную премию.
— Почему Горький переехал в Советскую Россию?
— Окончательное решение созрело в 1927-м. Год этот можно назвать судьбоносным, поскольку отмечалось 10-летие Октябрьской революции, развернулись неслыханные антисоветские кампании по всему миру. В Италии Горькому было уже неуютно: фашизм в этой стране восторжествовал раньше, чем в Германии — в 1922 году. На вилле у писателя провели обыск, правда, в одной комнате, где жила Мария Игнатьевна Будберг (Мура), его секретарь и фактическая жена. Он отправил Муссолини письмо с протестом и осознавал, что спокойной жизни не предвидится.
— В частности, писал: «Итальянский фашизм устанавливает рекорды бесчеловечья».
— Следует добавить, что в конце 1926 года в печать каким-то образом попал фрагмент частного письма Горького, где он сожалеет о смерти Дзержинского. Вся эмиграция буквально набросилась на Алексея Максимовича, его обвиняли в сочувствии к «кровавым убийцам-чекистам». Также истекал срок контракта, заключенного в Берлине (издательство Ладыжникова) на издание собрания сочинений писателя. Это ему помог организовать Ленин после реплики М. Ф. Андреевой о том, что Горький за границей бедствует. Контракт действовал до 1928 года. А самое главное — Горького активно выманивали на родину.
— Как Эренбург Цветаеву…
— Только на более высоком уровне. Видимо, по приказу Сталина — хотя это не доказано, все говорит о том, что «отец народов» твердо решил заполучить его в СССР. Алексей Максимович состоял в переписке с некоторыми членами советского правительства: Красиным, Рыковым, Бухариным, — все они, и даже Зиновьев, с которым у писателя были очень сложные отношения, призывали вернуться. С начала 1927 года приглашений возвратиться на родину поступало все больше. В январе журнал «Новый ЛЕФ» опубликовал стихотворение Маяковского, где говорилось, что «горько думать о Горьком-эмигранте», и описывался предстоящий радостный прием:
Вас ценит
и власть
и партия,
Вам дали б всё —
от любви
до квартир.
Прозаики
сели
пред Вами
на парте б:
— Учи!
Подобное стихотворное обращение выглядело странно, так как адресат его и автор давно разорвали отношения: в конце 1921 года, во время отъезда, Горький и Маяковский уже пребывали в ссоре и примирения не последовало. Поэт даже не знал, что Алексей Максимович живет в Сорренто, и пишет: «Вам оттуда с Капри видней». Текст, скорее всего, Маяковскому посоветовала написать Лиля Брик, а ей, в свою очередь, рекомендовал Яков Агранов, с которым она находилась в приятельских отношениях. Этот зловещий чекист «курировал» всю творческую интеллигенцию и впоследствии входил в состав особой тройки НКВД. Горький на данную публикацию не отреагировал.
Проницательные советские руководители понимали, что писателя не интересуют ни дворцы, ни деньги, ни даже слава, хотя до сих пор журналисты его в этом обвиняют. А главным для него являлось отношение читателя. И на адрес Горького начали поступать «письма из народа». Особенно интересна переписка с М. Сапёловым, представившимся рабкором, учившимся грамоте по вывескам. В реальности «человек из народа» оказался военкором, работал на таможне. Он обращался к Горькому: «Почему Вы до сих пор в Италии, не лучше ли наши Крым и Кавказ? Жизнь в Советском Союзе замечательная! Вам, наверное, интересно посмотреть огромные стройки — Днепрострой и Волховстрой». Ответы Алексея Максимовича можно печатать как статьи — так обстоятельно он писал своему «корреспонденту из народа» и, в частности, отмечал, что остается пока в Италии, потому что должен завершить роман «Жизнь Клима Самгина». Приехать в СССР, он, конечно же, хочет, но будет в таком случае вынужден отложить литературный труд: представляя, что на Родине фактически снова идет гражданская война, непременно вмешается и станет на защиту обиженных (как впоследствии и получилось).
Позже военкор получил от Горького разрешение опубликовать этот ответ. Письмо напечатали не в одной газете, а по всей стране. Сапёлов прислал писателю групповой снимок его поклонников («братвы», как он выразился). Помимо простых рабочих на фото (которое, кстати, снималось во внутреннем дворике Московского военного округа), запечатлены революционер и дипломат А. Аросев (отец актрисы О. Аросевой), командующий войсками Московского военного округа Н. Муралов, чекист А. Шапошников. Когда Горький получил эту фотографию, сразу понял, что за спиной «рабкора» стоят «власть и партия», готовые предоставить ему «всё, от любви до квартир». Это явилось последней каплей.
Писателя ждали на празднование 10-летия Октябрьской революции в ноябре. Он не приехал, только прислал две статьи «Мой привет» и «Десять лет». Ему организовали, вероятно, по распоряжению Сталина, юбилей, посвященный 35-летию литературной деятельности в сентябре-октябре, однако и на этих празднествах Горький не появился. Правда, он послал в Россию писателя и публициста Д. Лутохина, с которым состоял в дружеских отношениях, чтобы тот обследовал обстановку. Горький написал, что болен (и это соответствовало действительности). Ему прислали подарки на Новый год, и он обещал вернуться в следующем, 1928-м. 28 марта писателю исполнилось 60 лет, но приехал он лишь 28 мая. Впоследствии отмечал, что это был «визит наблюдателя».
Горького встретила на площади у Белорусского вокзала восторженная толпа народа, на носилках его пронесли к трибуне. Впереди носилки держали Н. Бухарин, Я. Ганецкий и А. Халатов. Так началось его знакомство с новой Россией. Горький хотел увидеть подлинную жизнь простых советских людей инкогнито (есть даже его фотография в гриме), но ему это не удалось. Всюду писателя сопровождали чекисты.
В советском литературоведении долгое время считалось, что Горький от своих ошибок избавился и стал настоящим марксистом. Взгляните на это фото: здесь колхозницы-делегатки рассказывают Алексею Максимовичу, как они выходят в поле в шелковых чулках, имеют массу свободного времени благодаря колхозам. Он восторжен, а какие у них физиономии… Они буквально «вешают ему лапшу на уши» и отлично это понимают.
— Особенно у одной очень неискреннее выражение.
— Так что его внесли в Советский Союз на руках, но не давали возможности посмотреть то, что ему хотелось. Горького всегда сопровождали очень любезные и внимательные…
— «Литературоведы в штатском»…
— Они направляли его туда, куда им надо, и показывали только то, что считали нужным.
— Каково было его отношение к советской власти в момент переезда?
— Конечно, Горький хотел на Родину — верил, что его ждет там народ и понимал, что Сталин идет с ним на контакт. Одновременно сомневался, потому что был осведомлен о накале политической борьбы в Политбюро. Неверно считать, что писатель многого не знал. Он ежедневно получал около 30 писем, не только от своих друзей-литераторов, но и от членов правительства, выписывал ряд советских газет и журналов. Иностранную прессу для него переводили Мария Будберг и сын Максим Пешков. С белоэмигрантами Горький дружбы не водил. В момент приезда он не находился в состоянии эйфории, как сейчас любят говорить, однако по России скучал.
— Менялось ли это отношение в последующем, в частности, после посещения Соловков? Об этой командировке написано много. Что правда, и что — нет?
— Первый приезд, как говорилось выше, — «визит наблюдателя». В 1929 году Горький прибыл на родину уже не как наблюдатель, а как активный работник, связанный множеством важных дел. Газета «Правда» 29 марта 1928 опубликовала статью Бухарина «Чего мы хотим от Горького», где говорилось, что писатель создаст большие произведения о советской действительности. Ему предстояло отработать…
В 1929 году Горького отправили на Соловки, он согласился на «игру», которую затеяли с ним Сталин и его окружение, в первую очередь, Ягода, но, согласившись на нее, писатель всегда играл по своим правилам. Соловки являлись «болевой точкой». Западная пресса возмущалась, что туда даже детей ссылают. Горький признавался: «Я был поставлен в такие условия, что не поехать не мог». Он выполнял поручение, но желал и собственными глазами увидеть, что происходит на Соловках. Советским руководителям хотелось, чтобы Горький не просто посмотрел, а опроверг ложь, которую, как они считали, пишут за рубежом.
Он поехал. Есть воспоминания людей, бежавших с Соловков и опубликовавших свои воспоминания за рубежом, то есть этим авторам можно доверять. Конечно, Горькому не показывали лагерный ад, например, карцер. Ему демонстрировали «товар лицом» — в вычищенных палатах сидели заключенные и читали прессу.
— Известный факт, что один из них держал газету вверх ногами, имел место?
— Да, и Горький перевернул эту газету правильной стороной, то есть все прекрасно понимал. Детский приемник также был ухожен. Писателя повели в театр, об этом рассказывают мемуары В. С. Свешникова, совершившего побег из Соловков, и называвшего Горького «хмурым стариком». В первом антракте писателя вроде никто не сопровождал, заключенные бросились к нему и передавали жалобы. А во втором антракте он уже был окружен охранниками, но, как пишет Свешников, встал спиной, руки завел назад и перехватывал записки, которые ему поспешно протягивали. Алексей Максимович собрал эти бумаги в чемодан, вскоре украденный. В других воспоминаниях говорится: первое, что сделал «хмурый старик», вступив на соловецкую землю, — поцеловал руку священнику.
Поездка стала для Горького серьезным испытанием. После возвращения он вошел в комиссию по Соловкам и добился увольнения начальника лагеря Федора Эйхманса, отличавшегося исключительной жестокостью, бывшего латышского стрелка, впоследствии, в 1938 году, расстрелянного. На его место поставили, как писал Солженицын, «либерального Владимира Зарина». В январе 1932 года по ходатайству Горького получила освобождение историк религии Юлия Данзас, потомок секунданта Пушкина. При содействии Алексея Максимовича она эмигрировала из СССР.
Горький написал о Соловках очерк, где отсутствуют какие-либо восхваления чекистов. Имеется его письмо Ягоде, где он замечает: «Я должен извиниться за этот очерк, так как у меня же все материалы пропали, и должен был писать по памяти». Невестка писателя, Надежда, вспоминала, что чемодан похитили, а затем подбросили, но вместо бумаг в нем находились лишь неизвестно кому принадлежавшие старые сапоги. Переписка с Ягодой опубликована, можно перечитать и очерк. Там автор восхищается питомником черно-бурых лисиц, театром, который посетил, и издававшейся в лагере газетой.
После этого его отношение к советской власти стало меняться. Горький испытывал чувство досады, что его начинают бессовестно использовать. Особенно преуспел Ягода: заказал писателю пьесу для чекистского театра «Сомов и другие». Произведение ни разу не ставилось, Горький его никогда не печатал. Требовали материалы для журнала «Пограничник», статьи о вредителях и тому подобное. Мое личное мнение — в 1930-м он вообще не приезжал в Советский Союз, так как этот год отмечен целым рядом политических процессов: «Промпартии», «Трудовой крестьянской партии», «Сорока восьми организаторов пищевого голода» и других. Горький знал, что процессы предстоят, потому что Ягода его снабжал соответствующими материалами, иногда посылал собственноручные признания заключенных, чтобы он убедился в существовании вредителей. И писатель, с одной стороны, верил, что усиливается классовая борьба, и враги народа представляют опасность. С другой стороны, он узнал многое от Юлии Данзас. Горький неоднократно беседовал с профессором Петром Осадчим, с которым был давно знаком. На суде по «Шахтинскому делу» в 1928 году Осадчий выступал в качестве общественного обвинителя, а два года спустя, на процессе «Промпартии», уже являлся обвиняемым. Алексей Максимович полагал, что его самого могут использовать на этих судилищах в каком-то качестве, поэтому и ссылался на нездоровье, на необходимость писать «Жизнь Клима Самгина».
В 1929 году он уехал 23 октября, а приехал только 14 мая 1931-го — то есть более полутора лет вообще не посещал СССР. Когда все упомянутые процессы прошли без него, Сталин заволновался, что Горький может вообще не вернуться. В это же время писателя стали заманивать в США. Его стремились заполучить и ранее, в 1927 году, а в 1930-м первый том «Жизни Клима Самгина» под названием «Свидетель» был объявлен «Книгой года». Мария Будберг спрашивала Горького, почему он не идет к американскому консулу. Для писателя этот вопрос был решен еще в 1906 году, когда он писал памфлеты об Америке.
— Горьковское выражение «Город желтого дьявола» стало крылатым…
— Не вернуться в СССР Горький уже не мог: с 1929 года он был связан многими обязательствами: сотрудничал с журналами «Наши достижения», «СССР на стройке», «Литературная учеба», «Колхозник», с серийными изданиями — «История гражданской войны в СССР», «История фабрик и заводов». Он представлял, что может ждать его на родине. Душевное состояние писателя отразилось в начатой в Сорренто пьесе «Егор Булычов и другие», где слышен не только голос истории, но и голос автора, размышляющего о своей судьбе. Фактически в этой пьесе автор напророчил и проиграл собственную смерть. Первый вариант «Булычова», к сожалению, до нас не дошел, но кое-что о нем известно благодаря воспоминаниям Олимпиады Чертковой — сиделки, медсестры и возлюбленной Горького. Она полагала, что писатель в пьесе изобразил себя. Прототип Глафиры в «Булычове» — Олимпиада, он сначала хотел так назвать свою героиню. Обязан был вернуться, но понимал, что может погибнуть. Он больше боялся за сына, чем за себя, но Максим уверял отца: беспокоиться не следует, я хорошо устроился. Горький был идеалистом и любил Россию.
— Хотел ли писатель потом уехать, и если да, почему не уехал?
— Он поставил себя так, что живет фактически полгода в СССР, полгода в Сорренто по состоянию здоровья, болел все больше и больше. В 1933‑м «отец народов» сказал: «хватит». Горький верил, что сможет как-то смягчить жестокость вождя. Писатель оказался в роли буфера между Сталиным и оппозицией, так как был в хороших отношениях с Бухариным и Рыковым. Жилось ему непросто, хотя Сталин щедро осыпал его милостями. В 1932 году пышно отметили 40-летний юбилей творческой деятельности, в Большом театре Горькому торжественно вручили орден Ленина, организовали и назвали его именем Литературный институт, город и даже МХАТ. Помощник Сталина по литературным делам И. Гронский рискнул не согласиться с решением вождя относительно переименования традиционно чеховского театра. Сталин ответил: «неважно, надо Горького покрепче привязать к Советскому Союзу». Писателю предоставили для проживания особняк, построенный Шехтелем для Степана Рябушинского, правительственную дачу в Горках-10, а также летний дом в Крыму. Ходасевич пишет, что Алексея Максимовича это не волновало, а было нужно его семье.
Тогда Сталин решил сделать писателя «основоположником социалистического реализма». К созданию «основного метода» советской литературы и его названию Горький не имел никакого отношения. Писателю, приехавшему в СССР 25 апреля 1932-го, ничего не оставалось, как принять очередной «подарок» власти. Но он так до конца жизни не вник, что такое соцреализм, и чаще называл его «социалистическим романтизмом». Правильнее сказать: он являлся основоположником сочетания реализма, романтизма и социалистического идеала. (Подробнее об этом — в статье Л. Спиридоновой «Знаем ли мы Горького?». — Прим. ред.)
— Как сложилась в СССР судьба его ближайших родственников?
— Максима Пешкова называли «Красным принцем». Существует версия, будто он поплатился за то, что однажды обогнал Сталина на машине, но это — выдумки. Сын писателя был связан с ОГПУ, его убрали именно поэтому. Горький после смерти Максима замкнулся и фактически перестал верить Ягоде. «Красный принц» любил вино, хотя алкоголизмом не страдал. В одной из компаний ему, вероятно, что-то подмешали в бокал, затем привезли в Горки и оставили лежать на холодной земле. Простуда быстро перешла в воспаление легких. Лечили так, что за неделю отправили на тот свет. Аркадий Ваксберг писал, и я в это верю, что Максим ездил по просьбе отца к Кирову и был в курсе того, как убили последнего.
После смерти Горького Сталин разрешил его семье жить в особняке Рябушинского, в этом уникальном памятнике русского модерна. Писатель ранее обращался к своему секретарю Петру Крючкову: «Ради всего святого, заклинаю: никаких дворцов, потому что тут люди, адски работая, живут в хлевах, и воспримут это неправильно!». Вы бы смогли жить в музее? Он говорил: «нелепый дом, но работать можно» и занимал только первый этаж. Все было организовано для слежки: у входа сидел комендант, комната Крючкова соединялась прямым проводом с Ягодой, а тот — напрямую со Сталиным. Буфет начинили соответствующей аппаратурой.
А за большим столом прозвучала знаменитая фраза: «писатели — инженеры человеческих душ». Ее, помимо Сталина, приписывают Юрию Олеше.
— Произносил ли Горький фразу: «Если враг не сдается, его уничтожают»? Если да, то в каких обстоятельствах?
— Это — название статьи Горького, опубликованной в один и тот же день 15 ноября 1930 года в газетах «Правда» и «Известия», причем в «Правде» говорилось: «его уничтожают», а в «Известиях» — «истребляют». Одно это должно бы навести на мысль, что в советских газетах текст редактировали без ведома автора, который жил в Италии. В статье, возможно, заказанной писателю Ягодой, речь не идет о невинных людях, объявленных «врагами народа». Вопреки утверждениям СМИ, обвиняющим Горького в поддержке террора, в ней говорится о врагах советской страны, внешних и внутренних, об угрозе новой мировой войны. Название статьи — не формула оправдания массовых репрессий (обычный упрек писателю), а чеканный лозунг на все времена. Именно поэтому Сталин использовал его в приказе 1942 года, обращаясь к защитникам Родины. А что сегодня делать с террористами, жестокими, фанатичными убийцами, если они не сдаются? Ждать, пока убьют тысячи невинных людей? Горького нужно читать и стараться понять — плохому он не учит.
— Вспоминается другая его цитата — из «Несвоевременных мыслей»: «Великое счастье свободы не должно быть омрачаемо преступлениями против личности, иначе — мы убьем свободу своими же руками».
Беседовала Наталья Рожкова
ЗС 03/2018
