Семен Экштут
В декабре 2003 года исполнилось 200 лет со дня рождения Федора Ивановича Тютчева. Памятники поэту были открыты в Брянске и Мюнхене, Москве и Овстуге. В залах Государственного исторического музея экспонировалась прекрасная выставка, вышли в свет новые книги и альбомы. За всем этим стоял самоотверженный и кропотливый труд специалистов. Но на этом пиршестве духа недоставало малого — не было научных открытий.
Ученые любят совершать открытия и не любят, когда на их кровную делянку — они ее застолбили и пометили — вторгаются непрошеные гости. В среде научного сообщества по сию пору царит феодальное право, и ученые мужи не склонны, без особых на то причин, совать свой нос на сопредельную территорию или же мириться с присутствием чужаков на своей собственной. Не смей вторгаться в чужое владение, не смей заниматься не своей эпохой! Следствием подобной самоизоляции и сектантства стало падение результативности научного труда: часть энергии уходит в свисток, которым исследователь оповещает окружающих о своем присутствии на подконтрольной ему территории и отпугивает всех желающих поживиться браконьеров. Дракам на меже это ничуть не мешает. Граница пролегает не только по интеллектуальному пространству, но и по оси времени.
Вот почему специалистам по творческому наследию Тютчева не приходило в голову искать его неизвестные автографы в Российском государственном архиве древних актов. Не та эпоха! Я на личном опыте убедился в ошибочности подобного предубеждения. Несколько лет тому назад я обратился к заместителю директора РГАДА Юрию Моисеевичу Эскину с вопросом о том, нет ли в его архиве автографов Тютчева. Я хотел, чтобы факсимиле автографа украсило обложку моей книги о поэте. Великолепный знаток архивного дела и фондов РГАДА ответил утвердительно — и вскоре я уже держал в своих руках сероватый лист бумаги с вожделенным автографом. Документ был из личного фонда барона Федора Андреевича Бюлера. Барон никогда не принадлежал к числу близких друзей поэта и лишь однажды был упомянут в его письме, однако служебные дела и «вихрь большого света» сводили его с Тютчевым. Они были людьми одного круга. Барон происходил из семьи потомственных дипломатов и сам долгое время служил в Министерстве иностранных дел. На протяжении многих лет он управлял газетной экспедицией особой канцелярии МИД. В это же время Тютчев возглавлял Комитет цензуры иностранной и цензирование иностранных газет и журналов входило в круг профессиональных обязанностей Федора Ивановича. Барон Бюлер не чуждался научных изысканий, литературных занятий и в течение полувека собирал автографы писателей и государственных деятелей.
27 ноября 1872 года барон Бюлер и Тютчев встретились в заседании Общества любителей духовного просвещения. За несколько месяцев перед этим, 2 (14 по новому стилю) июня 1872 года на баварском курорте Рейхенхалле скончалась Мария Федоровна Бирилева, младшая дочь поэта. Федор Иванович был погружен в свои мысли и по давней привычке что-то писал графитным карандашом на листе бумаги. Поэт всегда беззаботно относился к собственным творениям. Когда заседание закончилось, этот лист остался лежать на столе и был подобран бароном. С Тютчевым подобный казус происходил не в первый раз. Сохранился зафиксированный кем-то из современников рассказ графа Петра Ивановича Капниста о том, как он при аналогичных обстоятельствах стал владельцем тютчевского автографа.
«К этому времени, 14 октября 1867 г., произошло заседание Совета Главного Управления по делам печати, на котором присутствовал поэт Ф. И. Тютчев, бывший тогда одним из членов Совета. От внимания Капниста не ушло, что Тютчев, во время заседания, был весьма рассеян и что-то рисовал или писал карандашом на листе бумаги, лежавшей перед ним на столе. После заседания он ушел в раздумье, оставив бумагу. Капнист бросил на нее взгляд и заметил, что вместо канцелярских дел там написано несколько стихов. Он, конечно, взял и сохранил на память о любимом им поэте следующие строки». Если бы не предусмотрительность графа, то тютчевская лирика навсегда бы лишилась одной из своих жемчужин — стихотворения «Как ни тяжел последний час…» К сожалению, Капнист не сохранил для нас сам автограф.
История, рассказанная графом Капнистом, хорошо известна специалистам-тютчевоведам, а о дошедшем до наших дней автографе из собрания барона Бюлера до сих пор не знал никто. Тютчевоведы никогда специально не интересовались личностью барона, а архивистам было недосуг выявлять неучтенные автографы великого поэта: их специальность — древние акты. Таково одно из печальных последствий наличия межи в науке.
Архивистам не нужно объяснять, кто такой барон Бюлер. Федор Андреевич почти четверть века жил в Москве, где до последних дней своей жизни возглавлял Главный архив МИД — ныне это часть фондов РГАДА. Его многолетнее управление архивом принесло неоценимую пользу отечественной культуре: было построено новое здание Архива, проведена обстоятельная каталогизация его фондов и началась систематическая публикация архивных документов. Барон не был скупым рыцарем и широко открыл двери Архива для исследователей. Для меня было очевидно, что такой человек обязательно сохранил бы для потомства автограф поэта, если бы он попал в его руки. Именно на собрание барона Бюлера я и возлагал свои надежды, когда попросил Ю. М. Эскина посмотреть, не сохранились ли в Архиве тютчевские автографы. Действительность превзошла самые смелые ожидания — в мои руки попал текст неизвестного стихотворения. Педантичный барон на этом же листе бумаги четким почерком зафиксировал время и место создания стихотворения. Его запись была сделана чернилами и легко читалась. Проблема, однако, состояла в том, что сам тютчевский экспромт был написан старческой рукой очень больного человека. Графитный карандаш сильно выцвел от времени и был плохо различим на фоне серой бумаги. Текст, даже с помощью очень сильной лупы, практически не поддавался прочтению. По моей просьбе был сделан цветной слайд тютчевского автографа. Мощный современный сканер нового поколения позволил прочесть четверостишие поэта. Вот оно:
Когда невидимо присущий —
В тени, поодаль, в стороне —
Твой взор спокойно всемогущий
С любовью тянется ко мне.
Стихотворение посвящено Эрнестине Федоровне Тютчевой. Они познакомились в январе 1833 года на мюнхенском карнавале — русский дипломат Федор Тютчев и молодая баронесса Эрнестина фон Дёрнберг. Оба они были связаны узами брака, но это не помешало бурному, продолжавшемуся несколько лет роману. Лишь в 1839 году, когда уже не было в живых ни мужа Эрнестины, ни жены Тютчева, влюбленные смогли соединить свои судьбы. Эрнестина самозабвенно любила своего второго мужа и прощала ему многое. Сразу же после венчания она заплатила его огромные долги. Она простила ему роман с Гортензией Лапп, с которой любвеобильный поэт познакомился во время одной из своих заграничных поездок. Федор Иванович привез Гортензию в Петербург и продолжал с ней встречаться. Впоследствии Гортензия родила ему двоих сыновей. Привязанность Тютчева к Гортензии была столь сильной, что он даже завещал ей и своим внебрачным детям ту пенсию, которая по закону полагалась его вдове. Эрнестина Федоровна Тютчева свято исполнила его волю. Когда начался продолжительный роман поэта с Лёлей Денисьевой, роман, обогативший русскую поэзию многими замечательными стихотворениями «Денисьевского цикла», то госпожа Тютчева стоически вынесла и это. У Тютчева и Денисьевой родилось трое детей. Эрнестине Федоровне удалось сохранить свой брак с Тютчевым, но сохранить дорогой ценой: в течение долгих 14 лет она была вынуждена постоянно отправляться с детьми за границу или в родовое имение Тютчевых Овстуг. Другого способа смягчить двусмысленность положения, в котором она оказалась, у нее просто не было.
Живя в долгой разлуке с Любимым, как она его называла, и отлично зная о том, чем в это время он занят в Петербурге, Эрнестина Федоровна с нетерпением ожидала встречи с мужем. А он имел привычку постоянно откладывать свой приезд. О том, как она его ждала, очень выразительно рассказано в письме Дарьи, дочери Федора Ивановича и Эрнестины Федоровны: «Мы дважды в день напрасно ходили встречать его на большую дорогу, такую безрадостную под серым небом. <…> Каждое облако пыли, казалось нам, несло с собой папа`, но каждый раз нас ожидало разочарование: то это было стадо коров, то телега. Один раз мы даже заметили дорожную коляску; ожидание было столь напряженным, что мы готовы были выпрыгнуть, увидев некоего господина, важно восседавшего в коляске и бросившего, проезжая мимо нас, удивленный взгляд на наши лица, исполненные тревоги. Наконец, когда мы доехали до той горы, что в 7 верстах от нас, ожидание стало невыносимым и для меня, и для мама, которая, как мне казалось, пришла в полное уныние; я помолилась Матери Божьей и просила ее сделать так, чтобы папа` появился сейчас же, — и едва я закончила молитву, как кучер указал нам на Федора Ивановича… Лошадей осаживают, мама прыгает прямо в пыль, и, если бы ты видела ее счастье, ее радость, ты была бы глубоко тронута. С ней сделалось что-то вроде истерики, которую она пыталась скрыть за взрывами смеха». На сей раз радость Эрнестины Федоровны продолжалась более двух недель! Ведь Тютчев далеко не каждый год приезжал в Овстуг, нередко его пребывание там ограничивалось всего лишь несколькими днями.
Может быть, барону Бюлеру достался только конец тютчевского стихотворения, начало которого безвозвратно утеряно. Тютчевский экспромт воспринимается как реплика незавершенного диалога. Этот диалог в последние годы своей жизни он постоянно вел со своей женой, которая, действительно, многие годы была «в тени, поодаль, в стороне». Испытывал ли он раскаяние? Мы не можем ответить на этот вопрос. Однако через несколько месяцев после написания стихотворения из коллекции барона Бюлера, в феврале 1873 года, во время предсмертной болезни Федор Иванович продиктовал обращенные к Эрнестине Федоровне строки:
Все отнял у меня казнящий Бог:
Здоровье, силу воли, воздух, сон,
Одну тебя при мне оставил он,
Чтоб я ему еще молиться мог.
Эрнестина Федоровна пережила его на два десятилетия, разобрала тютчевские рукописи, собрала его стихи, среди которых было немало неизданных, — все это достаточно разборчиво переписала собственной рукой и осознанно увенчала свою жизнь подготовкой и изданием собрания сочинений Любимого.
Семен Экштут — доктор философских наук, руководитель Центра истории искусств Института всеобщей истории РАН.
ЗС №9/2018
