Дмитрий Бак
Обойдя в рамках нашего музейного проекта несколько разных литературных музеев, заглянув через эти окна во множество разных эпох и разных жизней, мы поняли, что в конце этого большого путешествия нам совершенно необходим обобщающий взгляд, который охватывал бы весь пройденный (и еще не пройденный) путь в целом — и те музеи, что читатели с нашей помощью успели увидеть, и те, которые им только предстоит увидеть самостоятельно. Окна в иные эпохи не закрываются — и есть места, откуда в них открываются целые порталы. В одно из таких мест мы теперь и отправимся.
Литературных музеев много, но Литературный с большой буквы — один. Точнее, это в просторечии он — «Литературный музей», а официальное его название до недавнего времени — Государственный литературный музей, с апреля же прошлого года — Государственный музей истории российской литературы имени В. И. Даля (ГМИРЛИ).
Можно ли было найти для такого обобщающего разговора лучшее место, чем это, и лучшего собеседника, чем директор музея — филолог, историк русской литературы, поэт, литературный критик, профессор Российского государственного гуманитарного университета, кандидат филологических наук Дмитрий Бак?
Крупнейший литературный музей в нашей стране и один из самых крупных музеев такого рода в мире вообще, за годы своего существования ГМИРЛИ постепенно превратился в одно из самых богатых хранилищ книг, рукописей, личных вещей писателей и связанных с ними предметов искусства. Экспозиции самого музея сегодня занимают одиннадцать разных площадок и рассказывают об истории отечественной словесности начиная с XVII века. Историю русской книжной культуры и чтения более чем за полтысячелетия представляют нам предметы, хранящиеся в музейных фондах, — их тут более пятисот тысяч. Простой перечень уже дает почувствовать масштабность этого собрания: около 80 000 документов и рукописей; более 1 600 произведений живописи и свыше 90 000 — оригинальной и печатной графики; почти 6 500 предметов декоративно-прикладного искусства и мемориальных вещей русских литераторов; более 85 000 фотографий и негативов; около 10 000 единиц аудио-, кино- и видеоматериалов; 30 000 редких книг и огромная — 100 000 томов — научная библиотека.
То есть, на самом деле, литература — совсем не единственный, хотя и главный, предмет внимания музея. Интересуясь, по существу, всем, что с литературой так или иначе связано, сотрудники с самого начала превратили его в слепок с культурной — а тем самым и эмоциональной, а вместе с тем, неминуемо, и политической, и ценностной — истории нашей (все ли еще литературоцентричной? думаем, да!) страны в целом. Одних только плакатов и афиш в здешних фондах около семи тысяч — афиш не только литературных, но и музыкальных вечеров, и театральных спектаклей, и мероприятий самого музея… А фотографии! Конечно, главное место среди них занимают изображения писателей — но как же при этом упустить снимки их родственников, друзей и знакомых, видов их жилищ, фоторепортажей событий, в которых писатели участвовали или о которых они писали? Совсем не ставя себе целью быть музеем искусства светописи, Литературный музей собрал такую фотоколлекцию, что на ее основе можно реконструировать всю историю фотографии от самых ее истоков (кстати — там одно из лучших в России собраний дагерротипов). (Вы еще сомневаетесь в том, что с литературой связано буквально всё? А ведь мы еще и не начинали подробного рассказа…)
И еще помимо всего названного и неназванного, ГМИРЛИ работает как центр научных исследований русской литературы и методический центр для других литературных музеев нашей страны (из которых в его состав включены далеко не все, но с Литературным музеем с большой буквы их связывает постоянное сотрудничество). О том, как устроено сегодня это гигантское предприятие, как оно складывалось и как намерено развиваться в будущем, с Дмитрием Баком говорит наш корреспондент О. Гертман.
— Дмитрий Петрович, расскажите, пожалуйста, для начала о корнях музея, о замысле, который когда-то лег в его основание. Какую эволюцию он претерпел с тех пор, в какой мере менялась его концепция?
— Корни нашего музея уходят в первые годы советской власти. 17 октября 1921 года был основан Московский государственный музей имени А. П. Чехова. В 1928 году — музей Ф. М. Достоевского. А в 1934 году соратник Ленина Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич создал Государственный музей художественной литературы, критики и публицистики. Именно Бонч-Бруевичу, который стал первым директором музея и главным собирателем его коллекций, и принадлежит его концепция — он еще в 1931‑м замышлял музей, «равного которому не будет не только в СССР, но и во всем свете».
Само слово «музей» Бонч-Бруевич понимал расширительно — примерно так же, как оно звучит в названиях «Британский музей», «Румянцевский музей»… По Бонч-Бруевичу, под одной крышей должны быть объединены пять институций и, соответственно, пять направлений работы: кроме музея как такового, еще и библиотека, архив, научный институт и издательство.
Увы, тот идеальный литературный музей, который виделся Бонч-Бруевичу, создан так и не был.
— Но почему же? Замысел-то интересный…
— Очень разные были причины, порою сугубо ведомственные, бюрократические, а иногда и вполне объяснимые — сначала война, потом послевоенные трудности… В 1941 году, по решению правительства, большинство рукописей из собрания Государственного литературного музея были изъяты и переданы в ведение Главного архивного управления НКВД. Но эта потеря все-таки не помешала музею — который продолжал вести собирательскую работу — стать одним из крупнейших хранилищ материалов по истории русской литературы.
Во всяком случае, вышло так, что вместо концепции Бонч-Бруевича появилась — достаточно, надо сказать, спонтанно — другая идея: музей стал мыслиться как всесоюзное объединение нескольких мемориальных площадок, связанных с именами крупных писателей. И это уже получилось.
За шесть послевоенных десятилетий, кроме уже упоминавшихся музеев Чехова и Достоевского, в состав главного литературного музея страны вошел мемориальный кабинет Луначарского (в 1964‑м), а затем, постепенно, некоторые другие мемориальные дома и квартиры: Герцена (с 1976‑го), Пришвина (с 1980‑го), Лермонтова (с 1981‑го), Алексея Толстого (с 1987‑го), Пастернака (с 1990‑го), Чуковского (с 1995‑го), Брюсова (музей Серебряного века, с 1999‑го) и, наконец, совсем недавно — дом Солженицына: 12 декабря 2014 года в Кисловодске, в отреставрированном здании, где будущий писатель жил в 1920—1924 годах, был открыт Информационно-культурный центр «Музей А. И. Солженицына». 31 мая 2015 года там открыли экспозицию, и с 3 июня того же года музей стал доступен для посещения.
— Пытаюсь понять: а какова была логика вхождения в ГМИРЛИ музеев именно этих писателей — и именно в такой последовательности?
— Какой-либо внятной логики не было — просто ряд административных решений. В результате получилось так, что некоторые наши отделы существуют за пределами Москвы: музей Пришвина — в Московской области, Солженицына — на его родине в Кисловодске. С другой стороны, многие музеи, работающие на территории Москвы, подчинены не федеральному министерству, а столичному Департаменту культуры.
Я согласен, эта структура не слишком логична, но у нее глубокие исторические корни. И мы ее воспринимаем как данность.
— Значит ли это, что дальнейшего расширения — после солженицынского музея — уже не будет, включение новых не предусматривается?
— Именно так: наш музей ни в коем случае не заинтересован в том, чтобы в его состав входили новые подразделения. Наша задача — в другом: необходимо вернуться к первоначальной концепции главного литературного музея страны, которую в начале тридцатых придумал Бонч-Бруевич.
— Как же вы намерены это сделать, не разрушая уже сложившейся структуры?
— Прежде всего, мы собираемся создать единую музейную экспозицию по истории нашей литературы на всем протяжении ее развития. Это сейчас — главная стратегическая задача. В России работают более четырехсот литературных музеев, но только один из них — наш — посвящен не творчеству отдельного писателя или нескольких писателей определенного региона, а всей русской литературе. Не говоря уже о том, что у нас богатейшие фонды. Здесь хранится гигантская коллекция литературных реликвий: рукописей и книг, живописи и графики, аудиозаписей и предметов декоративно-прикладного искусства, негативов и фотографий — всего более полумиллиона предметов.
— Так что же в намеченном направлении уже делается?
— Разработана концепция Национального экспозиционного центра «Десять веков русской словесности». Мы надеемся, что, согласно Поручению Президента Российской Федерации, он со временем будет открыт в легендарном «литературном» здании на Арбате, в доме № 37.
— А почему в прошлом году музей получил новое название — Государственный музей истории российской литературы имени Владимира Даля? То есть — почему именно Даль? Он ведь остался в культурной памяти не столько как литератор, сколько как создатель словаря…
— Ребрендинг музея (мы ведь не только дали ему имя великого русского лексикографа, но само название, как вы правильно заметили, стало другим) неразрывно связан с новой стратегией его развития. Я уже говорил о трех фазах существования главного литературного музея страны: сначала — так и не реализованная концепция Бонч-Бруевича (сочетание пяти культурных институций), далее — объединение нескольких отдельных музейных площадок без центральной экспозиции и, наконец, — задача формирования единой масштабной постоянной экспозиции, которая была бы посвящена всей истории российской литературы. В новом названии отражен именно нынешний этап существования музея.
Что же касается Владимира Даля… Дело в том, что не только «поэт в России больше, чем поэт», но и наша литература — больше, чем просто искусство. Поэтому и задача нашего музея выходит далеко за пределы «изящной словесности» как таковой: это — музей истории литературы, книжной культуры и чтения. Очень естественно было, согласитесь, в свете этого назвать его именем человека, который в нашем сознании — не только писатель, а еще и ученый, мыслитель, общественный деятель…
— То есть, требовалась объемная, «гиперлитературная» фигура, понятно. А вообще, варианты были?
— Были, конечно. Но мы с самого начала не стали искать подходящее имя среди русских классиков: Пушкин, Тургенев, Толстой… Выбирали между, например, Ломоносовым, Карамзиным, князем Вяземским и, конечно, Владимиром Ивановичем Далем, на котором мы в конце концов и остановились. Даль ведь — не только лингвист и известный в 1840‑е годы прозаик, но также практикующий врач, этнограф, и, наконец, многолетний и самоотверженный государственный служащий.
— Займемся же в таком случае комплексностью и объемностью. Расскажите, пожалуйста, какие — помимо устройства экспозиций и хранения реликвий — существуют формы работы музея?
— В последние десятилетия социальные и культурные функции музеев очень изменились. Разумеется, главной функцией музея остается хранение коллекций, поддержание их сохранности, реставрация… Однако в наши дни у него появляются — более того, даже выходят на первый план — иные задачи. Теперь музей становится еще и местом разнообразных культурных практик — научных, коммуникационных, просветительских, наконец, рекреационных.
Всё это значит, что сегодня посетитель музея не только рассматривает экспозиции и выставки — он вообще получает возможность с пользой и разнообразно провести здесь время: посетить лекции, концерты, мастер-классы… Таких программ у нас очень много. На всех площадках музея проходит примерно сто событий каждую неделю! Причем у каждого из отделов своя специфика.
Например, в музеях Алексея Толстого, Корнея Чуковского работают детские программы, кружки, литературные конкурсы для детей. А недавно мы запустили межмузейный абонемент «Пешком под стол», адресованный семьям с детьми семи-девяти лет и построенный так, чтобы было интересно не только самым младшим участникам, но и их родителям. В нем участвуют дома-музеи Герцена, Пришвина, Чуковского и дом Остроухова в Трубниковском переулке (сам Илья Остроухов, художник, коллекционер, меценат, писателем не был, но устроил в доме знаменитый на всю Москву музей, в собрании которого были картины Серова, Левитана, Врубеля, Репина, Дега, Матисса, Ренуара, Мане и богатейшая коллекция русских икон, а наш музей с 1987‑го проводит там выставки). Так вот, на занятиях участники не только узнают о детстве знаменитых писателей, об их семейных традициях, о повседневной жизни тех лет (и, конечно, знакомятся с их произведениями), но и играют и выполняют творческие задания.
Успешно работает специальная студия детского творчества «Сказка выходного дня». Для ребят лет двенадцати-тринадцати у нас существует книжный клуб «Точка с запятой»: по четвергам мы с ними забираемся на чердак Дома Брюсова (он же музей Серебряного века) и читаем современные книги для подростков.
А совсем недавно наш музей — в лице, главным образом, переделкинского Дома-музея Бориса Пастернака — провел среди студентов конкурс перевода «Пастернак и западный мир» (работы принимали до 23 апреля, жюри работало с 24 апреля по 20 мая) совместно с кафедрой английского языка Новосибирского государственного педагогического университета, Новосибирской государственной областной научной библиотекой и новосибирским же литературным клубом «Enjoy Literature». Участникам предлагалось перевести фрагмент эссе Томаса Мертона «Spiritual Implications», впервые опубликованного в его книге «Disputed Questions» в Нью-Йорке в 1960 году. Это второе из двух его эссе о Пастернаке и «Докторе Живаго», где Мертон старается понять значение «дела Пастернака» для интеллектуальной жизни того времени. Так что наш музей старается быть окном не только в иные эпохи, но и в другие культуры.
— А как все это сочетается с традиционными и неотменимыми музейными задачами консервации, реставрации и экспозиции? Не противоречат ли столь разные и обильные задачи друг другу?
— Я бы сказал, что традиционные, «хранительские» и современные, событийные направления музейной работы сегодня, скорее, наоборот, тесно сближаются. Вот, скажем, в музейные фонды больше не поступают два важнейших типа источников: черновики и письма (я имею в виду, конечно, только современных, ныне живущих писателей, которые больше не пишут «бумажных» писем). Но зато в нашем распоряжении оказываются видеозаписи их творческих вечеров! Это, безусловно, новые литературные реликвии, которые через десятилетия, не сомневаюсь, станут бесценным объектом научного изучения и культурного освоения.
— А как же наука, заниматься которой музею завещал еще первооснователь его Бонч-Бруевич?
— Мы следуем его заветам! У нас работают более десятка кандидатов наук, выставка книг наших сотрудников заняла бы целый стенд! В музее проводятся конференции, в том числе международные, научные заседания, семинары, круглые столы (например, круглый стол по русской литературе последних тридцати лет XX века в прошлом августе, российско-американский круглый стол «Литературная жизнь 1990‑х: идеи и люди» в минувшем октябре). Мы рады принимать на своей территории Мандельштамовское общество, Чеховскую комиссию при Научном совете по истории мировой литературы РАН (в музее, конечно, Чехова). В июне этого года мы организовали Всероссийскую научную конференцию «Литературные музеи в контексте истории и культуры», в сентябре пройдет Вторая международная конференция молодых ученых «Эйхенбаумовские чтения» с участием литературоведов, лингвистов, историков и сотрудников музеев.
— Как развивается ваше сотрудничество с другими музеями? На вашем сайте сказано, что музей еще с 1960‑х годов выполняет роль научно-методического центра для всей сети литературных музеев Российской Федерации. Что это означает?
— Действительно, еще в 1963 году вышло распоряжение Министерства культуры, которое присвоило нам этот статус. Все просто: при содействии наших специалистов за пятьдесят лет были созданы десятки литературных музеев в разных регионах страны. Это была помощь научными разработками, экспозиционными идеями, а иногда и экспонатами.
Это направление работы мы стараемся развивать и сейчас. В последние годы для этого появилась очень подходящая структура: наш музей стал одним из четырнадцати основателей Ассоциации литературных музеев России. Она существует в качестве профильной секции крупнейшего профессионального объединения нашей страны — Союза музеев Российской Федерации — во главе которого стоит директор Государственного Эрмитажа Михаил Борисович Пиотровский. Сейчас в нашу Ассоциацию входит около пятидесяти музеев. Каждый год мы обмениваемся выставками, проводим совместные культурные и научные форумы, формируем информационные базы данных…
— Очень интересен ваш проект энциклопедии «Литературные музеи России». Расскажите, пожалуйста, подробнее: что в рамках этого проекта задумано, как идет работа?
— Проект энциклопедии для Ассоциации литературных музеев является самым главным. На первом этапе мы планируем издание двух томов на бумаге, но в будущем намерены создать и электронный портал. Что касается состава энциклопедии, то в него входит несколько блоков статей: не только обо всех ныне существующих литературных музеях, но и об их предшественниках, а кроме того, о знаменитых деятелях музейной отрасли, о главных понятиях современной музеологической науки, об отдельных регионах Российской Федерации и так далее. К работе над этим фундаментальным изданием привлечены многие десятки специалистов — и сотрудники больших и малых музеев, и ученые из университетов и академических институтов — Москвы, Петербурга и других городов.
— А новейшие цифровые технологии в ваших музеях используются?
— Вопрос не так прост, как может показаться… С одной стороны, конечно, цифровизация — одно из магистральных направлений развития музеев, и не только литературных. Вместе с тем, надо признать, что девятый вал популярности высоких технологий именно в экспозиционной сфере, пожалуй, остался позади. На смену всеобщему энтузиазму в некоторых случаях приходит скепсис, вызванный неуклонным размыванием приоритета музейных оригиналов над все более совершенными копиями. Новые технологии могут быть лишь средством раскрытия дополнительных возможностей музейного экспонирования, но ни в коем случае не самоцелью.
Но вместе с тем стало ясно и то, что информационные технологии незаменимы в тех областях музейной работы, которые не ориентированы на обычного посетителя. Например, в последние годы активно пополняется Государственный каталог Музейного фонда Российской Федерации, — конечно, в цифровой форме. В эту гигантскую базу данных, объединяющую сокровища всех наших музеев, со временем будет внесен каждый музейный предмет.
— Как вам видятся перспективы развития музея?
— О главном я уже говорил — это создание Национального выставочного центра на Арбате и единой историко-литературной экспозиции. Но надо сказать еще о двух наших стратегических задачах. К их числу принадлежит прежде всего создание на Таганке современного депозитария, в котором впервые со времен Бонч-Бруевича будут объединены все наши коллекции, ныне хранящиеся в четырех разных помещениях. В свою очередь, когда эти помещения освободятся от фондовых коллекций, в них, как мы надеемся, будут открыты несколько новых музейных центров. Пожалуй, главный из них — музей семьи Аксаковых в мемориальном здании, которое находится в переулке Сивцев Вражек.
Еще одна стратегическая задача — открытие в составе ГМИРЛИ музейного центра «Московский дом Достоевского». Это должно произойти в историческом здании на бывшей улице Божедомка, — сегодня это улица Достоевского. Здесь уже девяносто лет работает мемориальная квартира великого писателя, о которой я упоминал в самом начале нашего разговора. Музейный центр «Московский дом Достоевского» будет открыт к двухсотлетию классика, в 2021 году. Это будет крупнейшая культурная институция, достойная имени одного из самых популярных в мире русских писателей. И, кстати, в том же 2021 году будет столетний юбилей нашего музея.
— И, наконец, что входит в лично ваши задачи внутри этого гигантского предприятия?
— Да, предприятие и в самом деле гигантское… Что входит в мои задачи? Да абсолютно все — от курирования работ по капитальному ремонту старых и новых зданий до разработки научных концепций выставок, от поисков возможных спонсоров до реализации крупных международных проектов, подобных нашей крупнейшей выставке «Рильке и Россия», работавшей последовательно в Германии, Швейцарии и России.
Но, пожалуй, главное — это поддержание в музее позитивной рабочей атмосферы, оптимистического настроя, продуктивного взаимодействия сотрудников, принадлежащих к разным поколениям. Человеческие отношения неотделимы от профессиональных, и те, и другие следует развивать предельно бережно и осторожно, хотя, вместе с тем, и последовательно, целенаправленно. Я всем этим очень дорожу, для меня важно ощущать поддержку и уважение коллег, к которым я за годы работы в музее не только привык, но и всею душой привязался. Мне очень нравится здесь работать, это мое дело, моя ответственность, надеюсь, что в содружестве с моими коллегами удастся реализовать еще много важных замыслов.
ЗС №10/2018