Поднесение даров русским посольством во главе с Захаром Ивановичем Сугорским императору Максимилиану II в 1576 г. Гравюра.
В. Кобрин, доктор исторических наук
Со школьных лет мы привыкли считать, что бояре были противниками централизации, боролись против нее, а мелкие феодалы, дворяне служили опорой великокняжеской, а затем и царской власти. Но…
Так ли все просто?
Представление о боярстве как постоянной аристократической оппозиции во многом возникло под влиянием знакомства с историей Западной Европы, где гордые и самоуправные бароны сопротивлялись королевской власти. Но сопоставление это грешит неточностью. Прежде всего, на Руси не было боярских замков. Высокие ограды боярских усадеб еще не делали их замками по функциям. Когда подходил неприятель — иноземный или из соседнего княжества, боярин никогда не принимался за укрепление и оборону своей собственной усадьбы. Летописи при описании военных действий обычно говорят о сожжении сел, то есть усадеб, и осаде городов. Русские бояре защищали не каждый свое село, а все вместе — княжеский (позднее — великокняжеский) град и все княжество. Недаром у каждого боярина был в городе «осадный двор». С западноевропейскими баронами сопоставимы скорее удельные князья, чем бояре.
В концепции, по которой реакционное боярство враждебно централизации, заключено внутреннее логическое противоречие. Как известно, высшим правительственным учреждением была Боярская дума, все указы и законы оформлены как «приговоры» или «уложения» царя или великого князя с боярами. Все историки согласны, что воплощенная в этих указах правительственная политика была направлена на централизацию страны; таким образом, если придерживаться традиционной концепции, — против боярства. Итак, боярство — своего рода коллектив самоубийц, настойчиво проводящий меры, направленные против себя? Разумеется, эти рассуждения недостаточно доказательны — ведь реальная жизнь слишком сложна и плохо подчиняется строгим логическим схемам. Да и читатель, знакомый с историей, вправе спросить: а как же быть с боярской идеологией, с убежденностью бояр в своем наследственном праве участвовать в управлении государством и тем самым ограничивать власть монарха? И на память сразу приходит князь Курбский, тот самый, что «от царского гнева бежал». «Идеолог боярской оппозиции», он будто бы требовал ограничить царскую власть. Впрочем, давно существует и иная оценка взглядов Курбского. Крупнейший советский историк С.Б. Веселовский писал, что «все притязания Курбского сводятся к тому, чтобы не быть битым без вины и без суда».
Что ж, приглядимся к писаниям беглого боярина. Первое, что бросается в глаза, — его аристократизм. Рассказывая о жертвах гнева царя Ивана, он классифицирует их по генеалогическому принципу. Он никогда не упустит заметить, что казненный — «славнаго» или «велика» рода, указать, кому он «единоплемянен». Но из этого вовсе не следует, что Курбский стремился ограничить власть царя советом знати. Князь восхваляет политику «Избранной рады» — правительственного кружка пятидесятых годов XVI века, во главе которого стоял незнатный дворянин Алексей Адашев, кружка, много сделавшего для укрепления централизации. Да, Курбский считал, что царь нуждается в советах «мужей разумных и совершенных… предобрых и храбрых… в военных и в земских вещах по всему искусных». Однако в этом перечислении достоинств нет знатности, и не случайно. Ведь в другом месте Курбский подчеркнул, что царь должен искать советов и «у всенародных (простонародных. — В. К.) человек», ибо «дар духа дается не по богатству внешнему и по силе царства, но по правости душевной».
Да, бояре с детства считали, что призваны участвовать в управлении страной и командовании войсками, но не как хозяева, а как верные слуги государя. И тщетно стали бы мы искать в их писаниях даже намек на борьбу против централизации. Все дело в том, что на самом деле бояре, крупные феодалы, были не меньше, а, пожалуй, даже больше, чем мелкие, экономически заинтересованы в единстве страны. Чтобы понять, на чем основан этот непривычный вывод…
Приглядимся к боярским вотчинам
Вот перед нами завещание Петра Михайловича Плещеева, составленное около 1510 года. Сам Петр Михайлович не дослужился до боярского чина, а был всего лишь окольничим. От отца — боярина Михаила Борисовича — ему удалось получить не так уж много: один из семерых сыновей, он, естественно, унаследовал небольшую часть отцовских вотчин. Но Петр Михайлович всю жизнь покупал новые вотчины, в том числе у родственников, — верно, был рачительным хозяином, да и на кормлениях сумел неплохо нажиться. Всего под конец жизни у этого феодала было шесть сел с сорока семью деревнями и одиннадцатью пустошами в четырех уездах: Московском, Переславль-Залесском, Верейском и Звенигородском. В шести уездах владели землями выходцы из того же рода Алексей Данилович Басманов и его сын Федор. Это правило, а не исключение. Для крупных русских феодалов не характерны обширные латифундии, расположенные «в одной меже», такие, чтобы можно было целый день ехать и в ответ на вопрос, чьи это земли, слышать, как в сказке, одно и то же: маркиза де Караба. Такие бояре, владевшие землями одновременно в нескольких уездах, — а границы уездов обычно совпадали со старыми границами княжеств, — естественно, были противниками удельного сепаратизма: он угрожал их землевладельческим интересам.
А не была ли иной позиция титулованной знати, отпрысков старых княжеских родов, утративших свою независимость и ставших сначала вассалами, а потом и подданными государя всея Руси? Конечно, у них сохранились и ностальгическая тоска по «доброму старому времени», и доля неприязни к «кровопивственному» роду московских князей (выражение одного из таких потомков удельных князей, Курбского). Но жизнь брала свое. Бывшие удельные владыки входили в Думу, становились воеводами в полках, наместниками в уездах, разбирали судебные дела. Эти поручения носили общерусский характер, требовали разъездов по стране. И князьям стали необходимы вотчины за пределами родового гнезда, чтобы на новом месте не зависеть от рынка, не пользоваться покупной провизией: в условиях натурального хозяйства иначе жить слишком разорительно. Да и полученные на службе, главным образом на кормлениях, средства создавали возможности для покупок.
Была еще одна побудительная причина для таких приобретений. Вот, например, род князей Оболенских. В середине XVI века в этой семье оказалось одновременно около сотни, а то и больше взрослых мужчин. В их же бывшем удельном княжестве насчитывалось всего около тридцати тысяч гектаров пахотной земли. Так что на долю каждого из князей пришлось бы не более трехсот гектаров пашни. Но это размер владений обычного служилого человека, с такой вотчины по-княжески не проживешь. Вот и приходилось искать новые вотчины в других уездах.
В результате у одних князей вотчины в родовом гнезде составляли лишь часть (не главную!) владений, а у других их вовсе не осталось. Поэтому даже для тех князей, чьи родовые владения сохранились, возврат к временам феодальной раздробленности был невыгоден: он означал бы потерю значительной части их вотчин и поместий.
Итак, бояре в XV—XVI веках…
Государевы служилые люди,
хотя и высокого ранга. С молодых лет они участвуют в многочисленных войнах, которые вело Русское государство. Сабельный бой конных отрядов в средневековой битве, где не было ни отдаленных командных пунктов, ни дальнобойной артиллерии, уравнивал перед лицом опасности воеводу и его подчиненных. Пожалуй, для воеводы риск порой был даже большим: в решающие мгновения он должен был оказаться впереди — во главе, в буквальном смысле этого слова,— своего полка. «Пред (курсив мой.— В. К.) войском твоим хожах»,— писал Курбский. Именно на воеводу старался направить свои удары неприятель: его убить и выгоднее для победы, и престижнее. В родословиях боярских родов при многих именах стоят пометы о гибели в той или иной битве.
Потому, верно, трудно было сыскать боярина без шрамов от боевых ран. Видимо, воинская доблесть входила важнейшим компонентом в систему ценностей бояр. До нас не дошло даже сообщений о том, что, мол, такой-то боярин струсил в сражении. Порой даже люди, запятнанные холопством перед царем, участием в казнях, корыстолюбием, на поле боя вели себя мужественно. Кровавый опричный палач Малюта Скуратов (несмотря на незнатное происхождение, он был думным дворянином, а потому как бы входил в число «всех бояр») погиб достойно: во время штурма ливонской крепости Пайды, врываясь на коне в пролом стены. Мало хорошего можно сказать об Алексее Даниловиче Басманове: летописец называл его в числе тех «злых людей», по чьему «совету» была создана опричнина. Но он был опытным и храбрым воином, организатором обороны Рязани от крымских войск. Увы, далеко не всегда военная доблесть и гражданское мужество совмещаются в одном лице…
Среди воевод было немало талантливых военачальников. Князь Михайло Иванович Воротынский создал первый в России устав пограничной службы, организовал охрану рубежей от набегов крымских ханов. В 1572 году во главе объединенного войска земских и опричников он разгромил войска крымского хана Девлет-Гирея и спас столицу и всю страну от страшного разорения (Иван Грозный по-своему отблагодарил полководца: через год тот был казнен).
Менее известен князь Юрий Иванович Шемякин-Пронский. При штурме Казани ему было чуть больше двадцати, но он возглавил семитысячный полк, первым ворвавшийся в город.
Современного читателя удивит молодость воеводы, но люди тогда взрослели раньше. В двадцать три года одержал прославившие его победы над интервентами князь Михайло Васильевич Скопин-Шуйский. Когда Пожарскому предложили возглавить ополчение, он был уже опытным воеводой, участником многих битв. А ему еще не исполнилось тридцати трех.
Бояре рано становились воеводами, отчасти потому, что знатное происхождение предназначало к высокому служебному положению. Этому способствовало…
Местничество
Долгое время его считали пережитком удельной старины. Лишь сравнительно недавно А.А. Зимин доказал, что возникло местничество только в едином государстве, на рубеже XV—XVI веков.
Традиционно местничество представляют себе как спор обуянных аристократической спесью людей из-за смешных деталей этикета — кому на каком месте сидеть.
Езерский Варлаам
Гордыней славился боярской:
За спор то с тем он, то с другим
С большим бесчестьем выводим
Бывал из-за трапезы царской.
Но снова шел под тяжкий гнев
И умер, Сицких пересев, —
писал Пушкин. О местнических спорах за столом рассказывает и Григорий Котошихин, бежавший в XVII веке в Швецию русский служилый человек. По его словам, если кто-то из бояр отказывается сесть на царском пиру ниже человека, которого считает себе ровней или ниже, царь приказывает его посадить насильно, а местник «посадити себя не даст, и того боярина бесчестит и лает», кричит: «хотя-де царь ему велит голову отсечь, а ему под тем не сидеть, и спустится под стол».
Для местнического счета не важны были и выдающиеся заслуги: даже спаситель страны от интервентов князь Дмитрий Михайлович Пожарский не раз проигрывал такие дела. От поражения в споре не спасало и родство с царем. Так, в 1614 году один из князей Лыковых заместничался с родным дядей только что избранного царя Михаила Федоровича, Иваном Никитичем Романовым. «Готов ехать к казни, а меньше Ивана Никитича мне не бывать», — заявлял Лыков, фактически подвергая сомнению знатность самого царя, ведь племянник по местническому счету «ниже» дяди, следовательно, и царь ниже, чем он, Борис Михайлович Лыков.
В том ли только дело, что Лыковы князья, а Романовы нет? Отнюдь. Тот же князь Пожарский проиграл местническое дело нетитулованному боярину Борису Михайловичу Салтыкову. При местничестве учитывалась не абстрактная знатность, древность рода, а служба предков. Если некогда служили двое вместе и один был подчинен другому, то и их дети, и племянники, и внуки должны будут находиться в таком же взаимоотношении.
Система эта постепенно усложнялась и запутывалась. В спорах служилые люди выстраивали сложнейшие цепочки местнических «случаев» — прецедентов. «…Князь Александра Кашин был меньше отца моего… а князю Костентину Курлетеву был дядя, а со князем Костентином Курлетевым ровен был князь Иван Лугвица Прозоровской, а брат меньшой князь Иванов князь Федор Прозоровской бывал с князем Иваном Троекуровым…» — это только начало одной из таких местнических цепочек.
Но и соперник отвечал другой, столь же длинной и сложной цепью «случаев». Потому и было опасно принять «невместное» назначение: создавался прецедент, наносился урон служебному положению не только своему, но и потомков и родственников. Вот почему так цепко держались бояре за место за царским столом. Потому-то бывший опричник Михайло Андреевич Безнин, проиграв местническое дело, «от той обвинки боярской хотел в монастырь постритца», а Петр Федорович Басманов в подобной ситуации, «патчи на стол», плакал целый час. Раз князь Александр Андреевич Репнин (из рода Оболенских) был назначен на службу ниже князя Ивана Васильевича Сицкого, своего близкого приятеля. И по дружбе не бил на него челом «в отечестве о счете». Тогда однородец Репнина князь Федор Ноготков-Оболенский стал жаловаться государю, что тем «князь Олександровым Репниным воровским нечелобитьем» всему их роду может «быть в отечестве поруха и укор от чужих родов».
Местничество порой считали только привилегией феодальной аристократии, обычаем, противоречащим интересам централизации. Непонятно, как же тогда терпел местничество Иван Грозный? И не просто терпел, а весьма охотно вмешивался в счеты. Более того, он их как бы поощрял, поскольку нередко спорили друг с другом о местах и опричники.
Да, конечно, местничество давало высшей аристократии некоторые гарантии против потери господствующего положения. Но ведь оно основывалось на прецедентах, и те роды, которые давно и верно служили московским великим князьям, укрепляли благодаря местничеству свои позиции. И хотя царь Иван мог прекратить любой местнический спор одним суровым окриком «Не дуруй!», он не раз пользовался местничеством, чтобы повысить служебное положение того рода, которому почему-либо симпатизировал, или понизить тот род, к которому относился похуже.
В XVI веке местничаться имели право только служилые люди из аристократической верхушки, но в XVII веке местничество постепенно распространялось все шире, охватив почти весь господствующий класс. Все меньше и меньше оставалось в местничестве положительного, все в большей степени оно затрудняло продвижение вверх по служебной лестнице способных и преданных монарху людей. По мере того, как складывался единый всероссийский господствующий класс, становилось все менее важным, принадлежит ли служилый человек к роду, давно подчинившемуся московским государям. Теперь местничество оказалось в противоречии и с централизацией, и с нарождавшейся абсолютной монархией. Но только в 1682 году по инициативе талантливого государственного деятеля князя Василия Васильевича Голицына (замечательный пример: он ведь сам стоял на одной из самых высоких ступеней местнической лестницы!) «богоненавистное, враждотворное, братоненавистное и любовь отгоняющее местничество» было отменено. Тогда же разрядные книги, в которые записывались все назначения на важнейшие должности, — из них извлекался материал для прецедентов во время споров — были торжественно сожжены. Так на сей раз разошлись пути исторического прогресса и интересы исторической науки — погиб ценнейший источник по истории России XV—XVII веков, и мы вынуждены теперь пользоваться в основном лишь частными списками с подлинных разрядных книг.
Высок ли был уровень образованности
русского аристократа XV—XVII веков? Немало было среди бояр людей, образованных для своего времени блестяще. Князь Андрей Михайлович Курбский — один из самых плодовитых и талантливых литераторов, знаток Библии и житий святых, трудов «отцов церкви» и истории… Уже зрелым человеком он в Великом княжестве Литовском взялся за латынь и преуспел настолько, что смог даже перевести на русский язык две речи Цицерона. Большим любителем книг, их собирателем был Дмитрий Михайлович Пожарский. Виднейший государственный деятель XVII века, одно время бывший главой внешнеполитического ведомства, Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин происходил из старинного, но захудавшего по службе и обедневшего рода. Ордин-Нащокин вырос в небольшом городе Опочке, но хорошо знал иностранные языки, математику, риторику.
Но все же большинству высшей аристократии хватало простого умения читать и писать. Да и эта элементарная грамотность не всегда отличала даже знатного боярина. Вот важный государственный документ — «Приговор» земского собора 1566 года. После духовных лиц его подписали двадцать семь служилых людей высокого ранга. А в конце читаем: «А Иван Шереметев Меньшой и Иван Чеботов рук к сей грамоте не приложили, что грамоте не умеют». Между тем оба они занимались важными государственными делами, водили полки в походы. В 1602 году Дмитрий Пожарский при выдаче жалованья расписался за шестерых неграмотных стольников из княжеских и других знатных родов.
«Боярски обеды — голодному вреды:
неколи было кушать, надо было церемоннее слушать», — эта пословица встретилась мне в одном из рукописных сборников. Да, торжественно, а следовательно, и неспешно проходил обед в боярском доме. Сначала к гостям выходит жена хозяина, гости и хозяйка кланяются друг другу. Потом же, пишет Котошихин, «господин дому бьет челом гостем… чтобы гости жену его изволили целовать, и наперед, по прошению гостей, целует свою жену господин, потом гости един по единому»; затем жена хозяина каждому гостю подносит чарку вина и «по том питии… пойдет в свои покои, к гостем же, к бояроням, тех гостей к женам». Только после этого начинается пышное пирование. Пьют «чашу государя царя и великого князя», потом — за здоровье хозяина и гостей. Тосты должны быть длинные и цветистые, вроде сегодняшних кавказских («неколи было кушать»). Еда разнообразная, подчас изысканная.
За столом прислуживает многочисленная дворня. Уже у бояр XVI века нередко десятки и сотни холопов-рабов. А в XVII веке их, видно, стало еще больше. «Да бояре ж, и думные, и ближние люди в домах своих держат людей, мужского полу и женского, человек по 100 и по 200 и по 400 и по 500 и по 1000, сколко кому мочно, смотря по своей чести и по животам», — пишет Котошихин. На столе — дорогая серебряная посуда, «суды серебряны». Правда, повседневно могли есть и из «судов оловянных», но и они недешевы — ведь большинство населения обходится глиняной посудой.
Облачен боярин в дорогие одежды из, как бы мы сказали сегодня, импортных тканей: фландрского сукна и венецианского («веницейского») бархата, из восточного «рытого» бархата и из атласа…
Зато меха свои. Не только беличья шуба, но даже кунья была недостаточно престижна для знатного боярина. Иван Грозный, презрительно говоря о бедности Шуйских, вероятно, вымышленной, подчеркивал, что у одного из них была всего одна шуба, к тому же «мухояр (полушерстяная ткань. — В. К.) зелен на куницах, да и те ветхи». И соболья шуба — не самая дорогая, дороже та, на которую шла наиболее нежная часть шкурки — пупки собольи. Встречались даже горностаевые шубы.
Дорогим было и боярское военное снаряжение — не только из-за боевых качеств, но из-за украшений. Вот отрывок из написанного в середине XVI века завещания князя Юрия Андреевича Пенинского-Оболенского: «шолом… черкасской да юмшан (часть оборонительного доспеха. — В. К.) шамахейской (из Шемахи — В. К.), а цена шелому и юмшану пятьдесят рублев». Вспомним, что за эту сумму тогда можно было купить неплохую деревню, а то и несколько. Есть в этом же завещании и «наручи, наколенки шамахейские», и «сабля турская, долы резаны, наложены золотом», и другая сабля, а «на обеих саблях резано мое имя».
Многое еще можно было бы сказать о боярах — и о степени их образованности, и об идеологии, и о хоромах… Увы, рамки журнальной статьи заставляют остановиться. Остается лишь написать…
Несколько слов в заключение
Боярство как общественная группа внутри класса феодалов просуществовало до рубежа XVII-XVIII веков. Что касается чина боярина, то он был ликвидирован просто: Петр I перестал его жаловать, и последние бояре вымерли. Сама же группа наследственной аристократии, принимающая прямое участие в управлении страной, не могла сохраниться при абсолютной монархии, где власть осуществлял разветвленный бюрократический аппарат, возглавляемый императором. Что чин боярина! Царь запросто жаловал теперь титулы, да не только привычный княжеский (а ведь раньше все князья были только «природные»), но и невиданные графские и баронские. И «счастья баловень безродный» Меншиков, ставший «полудержавным властелином» и князем, оказался не только выше, но, по новому счету, и знатнее многих Рюриковичей и Гедиминовичей. Аристократия родовая уступала место аристократии выслуженной.
У нас нова рожденьем знатность,
И чем новее, тем знатней, —
заметил Пушкин.
Исчезновение боярства — закономерный результат объективного хода исторического процесса.
ЗС № 3/1987