Николай Кузнецов. Портрет П.И. Чайковского. 1893. Третьяковская галерея, Москва.
Елена Генерозова
Портрет – один из ведущих жанров как живописи, так и скульптуры, графики, фотографии. Основа жанра – начало мемориальное: запечатлеть, увековечить память о конкретном человеке. Важнейшее условие для создания портрета – внешнее сходство с оригиналом. Однако хорошее искусство всегда рассматривало внешность как важную, но не единственную составляющую портрета. На протяжении последних веков важным считалась также способность художника раскрыть мир человека, его внутреннее наполнение, особенности его существования, а также, по возможности, отобразить приметы времени, в котором жили и мастер, и модель.
Объективному изображению способствует также и определенное отношение художника к объекту письма – не секрет, что рука мастера, намеренно или бессознательно, способна раскрыть тайные закоулки человеческой натуры, которые, возможно, неизвестны и самой модели.
Русский портрет – отдельная тема. Усиленный интерес к портретному жанру проявился в XVII веке (парсуна), а XVIII век отмечен уже активным развитием и распространением портрета светского, который ближе к концу столетия вполне приблизился по своим художественным качествам к европейскому уровню того времени.
Замечательный вклад в установлении новых форм портретного жанра внесли художники-передвижники, существенно расширившие тематические рамки – их моделями становятся представители крестьянства, городской интеллигенции, демократических кругов. Достижения передвижников в искусстве портрета, главным образом – портрета психологического, успешно развивали и мастера XX века.
Одним из интереснейших представителей Товарищества передвижных художественных выставок был и Николай Кузнецов (1850–1930), работавший в основном как портретный и жанровый живописец.
Многим ли сегодня скажет что-нибудь его как будто неприметное имя? А ведь Николай Дмитриевич был весьма заметной фигурой в художественной жизни своего времени: не только одним из основателей Товарищества южнорусских художников, но и академиком – действительным членом Императорской Академии художеств и ее профессором. В 1900 году он стал кавалером Ордена Почетного легиона. О Кузнецове стоит хоть немного рассказать просто уже ради того, чтобы его помнили не только специалисты по истории искусства.
Сын крупного землевладельца Херсонской губернии, юный Кузнецов стал упражняться в живописи под впечатлением от передвижных художественных выставок и вскоре поступил в ученики Императорской Академии художеств, от которой получил три серебряных медали. С 1881 года он начал выставлять свои произведения на выставках передвижников. В 1897 году был назначен профессором — руководителем мастерской батальной живописи, но занимал эту должность только два года.
Часто ездивший за границу, Кузнецов знакомился с современными иностранными художниками и приобретал их произведения. Таким образом он собрал целую галерею, ставшую одной из лучших на юге тогдашней России.
Из картин Николая Кузнецова современникам более всего запомнились «Объезд владений», «Малороссиянка, отдыхающая на траве» (или «В праздник»), «Охота с борзыми», «После обеда», «Ключница», «Стадо свиней» (все шесть хранятся сегодня в Третьяковской галерее в Москве), «Прогулка в деревне», «Старый помещик», «Стадо волов», «Мировой посредник», «Натаскивание собак», «Спящая девочка» (эта картина была приобретена императором Александром III для своей личной коллекции) и портреты: естествоиспытателя А.О. Ковалевского (в Государственном Русском музее), И.Е. Репина, В.М. Васнецова, графа М.М. Толстого, Ф.И. Шаляпина и другие.
Запомнился художник еще и тем, что, обладая незаурядными физическими данными, и сам послужил моделью другому художнику – Илье Репину: стал прототипом изображенного на картине «Николай Мирликийский избавляет от смерти трех невинно осужденных» палача, а также старшего сына Тараса Бульбы — Остапа на картине «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» (казак с перебинтованной головой – это он).
Кстати, Николай Дмитриевич – отец знаменитой в свое время оперной певицы Марии Кузнецовой-Бенуа (1880–1966).
При том, что Кузнецов был, как мы поняли, явно незаурядной фигурой, его считали, да и до сих пор считают художником скорее провинциальным – то есть, тем, кто не очень-то и достоин был писать разных столичных знаменитостей. Для таких случаев был, например, Валентин Серов. Однако именно кузнецовская мягкая колористическая манера и его открытая способность быть в некотором роде зеркалом – то есть, отображать человека таким, какой он бывает только наедине с собой – способствовала созданию одного из самых замечательных портретов человека, который и поныне составляет гордость и славу русского композиторского Олимпа. Портрет Чайковского, созданный в 1893 году, считается эталонным портретом композитора.
Вообще, Чайковского писали удивительно мало – во-первых, уже входила в моду фотография, для которой модели было не нужно долго позировать, а автору – делать множество набросков. Во-вторых, сам Чайковский, будучи мучительно застенчивым человеком, сторонился публичности и старался «не высовываться» лишний раз. Известно, что кроме кузнецовского был еще один живописный портрет, кисти В.Е. Маковского. Увы, он давно утерян. Портрет работы Николая Бондаревского, заказанный для Большого зала московской Консерватории, писался после смерти композитора.
Самый знаменитый портрет – кузнецовский. Модест, брат композитора, называл его «потрясающим жизненным изображением»… Он говорил, что не знает портрета лучше и что художнику удалось «достоверно передать трагизм настроения величайшего композитора, в котором он находился в ту пору». Так получилось, что этот портрет стал последним прижизненным портретом Петра Ильича. Он написан за девять месяцев до смерти композитора.
Портрет создавался в Одессе, куда Чайковского пригласили на закрытие сезона знаменитого Оперного театра. Директор театра, некто Райский, захотел дополнить это событие портретом композитора, намереваясь повесить его в театральном холле. Чайковский, как ни странно, согласился позировать Кузнецову, которому на тот момент было 43 года. Неподвижно стоять в жару в плотном костюме казалось Чайковскому мукой. Через несколько часов он попросил художника о пощаде, и работа заканчивалась уже без модели. Художник привез композитору готовую работу, и последний ее оценил по достоинству, назвав «чудной». Третьяков, который был извещен о создании такого портрета, тут же купил его для своей коллекции.
Это крупное полотно и сейчас хранится в Третьяковке, и мы можем любоваться работой Кузнецова. Мы видим темный, почти черный фон, на котором выделены как бы два крупных светлых пятна – лицо композитора и кисть его руки, лежащая на столе. Такой композиционный прием характерен, в том числе, для нидерландской портретной школы: многочисленные купцы, ювелиры, аристократы, представители духовенства писались, как правило, на темном фоне, с выделением лица и рук. В руках – символы власти, атрибуты принадлежности к цеху. Так и Чайковский на этом портрете опирается кистью на раскрытую партитуру.
Некоторые из исследователей полагают, что в темном, тревожащем фоне можно разглядеть неких монстров, мучащих композитора. Такая легенда легко ложится в ряд более достоверных фактов: не секрет, что в момент написания портрета Чайковский чувствовал себя крайне нестабильно, мучился сомнениями и депрессией. Его душевные метания, отображенные на портрете, очень хорошо видны и очень понятны почти каждому современному человеку.
Поговаривают также, что Чайковский уже тогда был во власти мысли о добровольном уходе из жизни, и версия о том, что он специально выпил стакан сырой воды в момент эпидемии холеры, получила большое распространение. Однако вряд ли такой красивый, эстетически развитый человек выбрал бы способ ухода из жизни, менее всего соответствующий какой бы то ни было красоте. Скорее всего, его душевное нездоровье повлекло за собой ряд трагических случайностей, которые и привели к концу.
Но все исследователи гениального композитора единодушны в одном: в последние годы Чайковскому особенно не хватало покоя, как душевного, так и физического. Красивый мужчина, он выглядел гораздо старше своих пятидесяти с небольшим лет – его седина и бледность нередко приводили к тому, что ему давали все семьдесят. О кузнецовском портрете часто говорят, что в нем сосредоточены самые лучшие качества композитора, хвалят пронзительность взгляда, гениальность ума, проскальзывающую в его чертах… Однако, на мой взгляд, портреты Кузнецова – и портрет Чайковского в частности – прежде всего говорят нам о человеке без прикрас. Правдивость и безыскусность, прямота, которую мы имеем счастье наблюдать в его портретах, говорят нам о человеке гораздо больше, чем его статус гениальности или иной величины, важной в глазах общества. Чайковский предстает нам во всей своей неповторимой уязвленности и неспокойствии – робкий, стеснительный взгляд, который скорее подошел бы кающемуся грешнику на полотне какого-нибудь Иванова, тяжелая, грузная поза, которую трудно было бы поддерживать, если бы он не опирался рукой на раскрытую нотную тетрадь. Всматриваясь в этот живой образ, каждый из нас волен думать и о страданиях, которые таила в себе душа композитора, и о радости и печали творчества.
Все портреты кисти Кузнецова в равной степени прекрасны. Однако портрет Чайковского стоит в этом славном ряду особняком, потому что на его примере мы можем наблюдать, как гениальное преломляется в человеческом, и простота и жизненность выходят на первый план. Выявляя это, художник сам вместе с тем поднимается до гениальных высот своей модели. Такой диалог, обогащающий и художника, и композитора – а в итоге, и нас с вами – мы можем читать, глядя на этот портрет.
ЗС 06/2017
