Если музей — окно в эпоху, то музей-усадьба в подмосковном Муранове в этом смысле особенный. Он — сразу несколько окон в несколько эпох.
Все они приходятся на большой русский XIX век и первые полтора докатастрофических десятилетия века XX-го. Здешняя память охватывает жизни представителей нескольких поколений четырех дворянских родов: Энгельгардтов, Боратынских, Путят, Тютчевых. И двух поэтов-философов: Федора Ивановича Тютчева и Евгения Абрамовича Боратынского.
Десятилетия спустя после того, как усадебная жизнь в России была прекращена, а главный усадебный дом в Муранове стал музеем, здесь еще сохранялась атмосфера, утраченная почти повсюду. «Там в жизни звучит то, что мы можем услышать только со сцены во МХАТе. Там так зовут обедать, так обращаются к тебе…» Это слова архитектора Бориса Алексеевича Огнева, проводившего после войны обмеры мебели в Муранове.
Об атмосфере этого места, о его людях, об усадебной и музейной эпохах его истории, о неразрывности биографического и поэтического со Светланой Долгополовой, ведущим научным сотрудником музея, говорит наш корреспондент О. Гертман.
— Светлана Андреевна, расскажите, пожалуйста, об истории дома до того, как он стал музеем. Как получилось, что он связан с памятью сразу двух важнейших русских поэтов?
— В1816 году эта небольшая подмосковная усадьба была приобретена на имя Екатерины Петровны Энгельгардт, жены отставного генерал-майора Льва Николаевича Энгельгардта, ставшего известным благодаря своим «Запискам» о временах Екатерины II, Павла I, Александра I.
В 1826 году старшая дочь владельцев Анастасия Львовна вышла замуж за Евгения Абрамовича Боратынского. В 1842 году поэт построил в Муранове по собственным архитектурным планам новый двухэтажный дом, дошедший до наших дней с небольшими доделками.
Перезимовав в новом доме, Боратынские осенью 1843 года отправились в заграничное путешествие, во время которого Евгений Абрамович скоропостижно скончался в Неаполе 29 июня 1844 года.
В 1850 году произошел раздел имущества между вдовой поэта и ее младшей сестрой Софьей Львовной, которая с 1837 года была замужем за литератором Николаем Васильевичем Путятой, другом Е. А. Боратынского. Мураново отошло к Путятам. В 1869 году их дочь Ольга Николаевна стала женой Ивана Федоровича Тютчева, младшего сына поэта.
Согласно семейному преданию, Тютчев побывал в Муранове, но документальных подтверждений этому пока не найдено. Жизнь Федора Ивановича была связана с родовым имением Овстуг (Брянский уезд Орловской губернии), с Москвой, с европейскими столицами Мюнхеном и Турином и в течение трех последних десятилетий — с Санкт-Петербургом. В Муранове после смерти поэта стали собирать его мемориальное наследие и архив. Вместе с сыном Иваном Федоровичем об этом заботилась Эрнестина Федоровна Тютчева, вторая жена поэта. Она пережила мужа на 21 год и, начиная с 1879 года, каждое лето проводила в Муранове. Здесь для нее сыном был построен флигель.
— Значит, экспозиция, в которой так много меморий Тютчева, находится в доме, построенном Боратынским?
— Да, именно так.
Принято считать, что Боратынский в 1842 году разобрал старый дом Энгельгардта и построил новый совсем рядом. Я же придерживаюсь той точки зрения, что Евгений Абрамович оставил деревянную одноэтажную часть дома Энгельгардта, которая теперь называется «пристройкой». Он добавил к ней двухэтажный основной объем и башню, обложенные кирпичом, создав чрезвычайно своеобразный архитектурный ансамбль.
Боратынские предполагали остаться в Муранове надолго, пока не вырастут дети, которым надо было дать хорошее образование. В семье Боратынских их родилось девять, но двое умерли во младенчестве. Когда дом еще строился, семейство проводило зиму в нанятом тесном доме в Артемове. Но даже там у них было пять приглашенных учителей; по словам Боратынского, дом напоминал «маленький университет».
Всю жизнь Евгений Абрамович стремился увидеть Европу. Характерна его записочка к другу князю П. А. Вяземскому: прощаясь с ним в 1843 году в Петербурге, Боратынский написал, что отправляется «в европейское пилигримство».
Парижская зима русского поэта была продолжительной и насыщенной впечатлениями. Евгений Абрамович, один из представителей литературной Москвы, помещик, обремененный на родине многочисленными хозяйственными заботами, в Париже оказывается в самом избранном обществе литераторов, ученых и политических деятелей. Во всех салонах он был принят как равный.
В апреле 1844 года Боратынские из Марселя отправились в Италию. Перед отплытием поэт писал матери в тамбовскую губернию: «…жизнь в чужих краях тем особенно прекрасна, что начинаешь больше любить свое отечество. <…> Я вернусь в свое отечество исцеленным от многих предубеждений и полным снисходительности к некоторым действительным недостаткам, которые у нас есть и которые мы с удовольствием преувеличиваем».
Евгений Абрамович любил Италию с детства благодаря рассказам своего воспитателя-итальянца Джьячинто Боргезе. После скоропостижной смерти поэта кипарисовый гроб с его телом целый год оставался в крипте одного из неаполитанских храмов, потом был перевезен на родину морем и предан земле на кладбище Александро-Невской лавры в Петербурге.
У вдовы Анастасии Львовны Боратынской и ее сестры Софьи Львовны Путяты был больной брат Петр Львович, которого еще в молодые годы пришлось поместить в клинику. По отцовскому завещанию ему принадлежало Мураново. После смерти Петра Львовича в 1848 году наследницами имения стали сестры. В 1850 году по разделу имущества между ними Анастасия Львовна получила казанские имения Энгельгардтов (поэтому дальнейшая жизнь Боратынских связана с Казанью). Мураново перешло к Путятам. Для них оно всегда было овеяно памятью о поэте, оставалось его «милой страной».
— Энгельгардты, Боратынские, Путяты… Теперь черед Тютчевых?
— Все мурановские семьи были полны любви. Эрнестина Федоровна писала своему брату, что ее невестка Ольга Николаевна «способна на всякого рода оттенки любви: она такая же превосходная дочь, как преданная мать и жена». Дети мурановских Тютчевых — Софья, Федор, Николай и Екатерина — выросли, разделяя интересы родителей. В их молодости начали формироваться интерьеры мурановского дома, ставшие впоследствии музейными экспозициями. Ненужные вещи Путяты отсылали в усадьбу Скуратово Тульской губернии. В Муранове хранили только то, что памятно и необходимо. Вдова Боратынского увезла многие вещи, но остался письменный стол и книжные шкафы, сделанные по чертежам поэта. Остались портреты Энгельгардтов и их родственников, перешедшие еще из старого дома. Библиотека Боратынских была взята в Казань.
В 1873 году на даче в Царском Селе скончался Федор Иванович Тютчев. Его вещи оставили там на складе. Зимой 1874-го года обстановку кабинета Тютчева из Петербурга перевезли в Мураново, в 1875 году сюда же доставили обстановку спальни из Царского Села.
В 1877 году умер Николай Васильевич Путята. Спустя время кабинет, в котором он работал, стал, как говорили в семье, «кабинетом двух поэтов»: рядом с вещами Боратынского здесь разместили предметы из петербургского кабинета Тютчева. Иван Федорович, мировой судья Димитровского уезда, работал за столом отца-поэта и пользовался его письменным прибором. А рядом стоял стол другого поэта — Боратынского.
У Тютчева было три дочери от первого брака — Анна, Дарья, Екатерина. Их мать Элеонора умерла после катастрофы на пароходе «Николай I». Она с детьми возвращалась в 1838 году из Петербурга в Германию, и пароход сгорел вблизи немецких берегов.
Все три сестры были фрейлинами императрицы Марии Александровны. Старшая из них, Анна Федоровна, будучи уже немолодой, вышла замуж за Ивана Сергеевича Аксакова. После смерти мужа в 1886 году она передала в Мураново обстановку его московского кабинета.
От второго брака с Эрнестиной Федоровной у поэта тоже было трое детей: дочь Мария и два сына — Дмитрий и Иван.
Мария Федоровна была замужем за героем Севастопольской обороны Николаем Алексеевичем Бирилевым, ставшим позднее контр-адмиралом. Последствия контузии привели его к тяжелому душевному заболеванию. Героически ухаживая за мужем, Мария Федоровна скончалась в 32 года. Их дочь Маруся умерла от дифтерита в полуторагодовалом возрасте.
Жизнь Дмитрия Федоровича, страдавшего болезнью сердца, была недолгой — 29 лет. Его единственная дочь Ольга, которую видел дед-поэт, умерла в 1942 году от голода в Астрахани, куда была выслана из Ленинграда в 1935‑м.
Дети Ивана Федоровича Тютчева оказались наследниками всех своих родных. Так, сестра поэта, Дарья Ивановна Сушкова, бывшая замужем за литератором Николаем Васильевичем Сушковым, собственный детей не имела. Она оставила свое наследие племяннице Екатерине, которую в семью называли Китти, жившей в Москве в ее семье. Китти завещала все это сестре Дарье, а она, в свою очередь, — Ивану Федоровичу. В 1907 году в Мураново перевезли многочисленные вещи из усадебного дома села Варварина Юрьев-Польского уезда Владимирской губернии. Вещей было так много, что они не умещались в мурановском доме.
Некоторые пришлось продать. С этим связана трогательная история. Коллекционер Ирина Евсеевна Коварская завещала Мурановскому музею два кресла и две банкетки из варваринского гарнитура. Еще до революции ее мать приобрела их у Н. И. Тютчева и просила дочь, если у нее не будет наследников, вернуть родовые мемории в Мураново.
— Кто же оставался в доме перед революцией?
— Перед революцией в Муранове жила Ольга Николаевна Тютчева, вдова Ивана Федоровича, умершего в 1909 году, с четырьмя детьми: Федором, Николаем, Софьей и Екатериной.
Собственную семью имела только Екатерина Ивановна. В 1910 году она вышла замуж за Василия Евгеньевича Пигарёва. Правнуки Тютчева — Кирилл, Ольга и Николай Пигарёвы — выросли в Муранове.
Софья Ивановна с 1907 года по 1912‑й была воспитательницей дочерей императора Николая II — Ольги, Татьяны, Марии, Анастасии. Она получила отставку, поскольку была против влияния Распутина. После революции это сыграло некоторую роль в ее жизни. Будучи при дворе, она просила за разных проштрафившихся гимназистов. Один из них, Ляпунов, оказался впоследствии крупным большевиком и после революции выхлопотал ей пенсию как жертве царского произвола.
Федор Иванович был камер-юнкером; Николай Иванович — церемониймейстером двора его императорского величества; Екатерина Ивановна — фрейлиной, Василий Евгеньевич Пигарёв — секретарем великой княгини Елизаветы Федоровны. Казалось бы, они должны были стать первыми, кто подлежал уничтожению.
— Но как они уцелели? Что стало с домом и его обитателями после революции?
— После революции нужно было прежде всего получить охранную грамоту, чтобы усадьбу не сожгли и не разграбили. Поскольку в Муранове давно сложился своего рода симбиоз дворянско-крестьянского быта, таких попыток местные крестьяне не предпринимали. Лишь один раз, как рассказывали правнуки поэта, Николай Иванович увидел из окна флигеля, что к дому идет угрюмая толпа. Он вышел на балкон и сказал: «Вспомните, сколько здесь крестников Тютчевых! Вспомните, скольким помогли Тютчевы! Чего же вы хотите сейчас?» И погромщики разошлись.
14 сентября 1918 года Отдел по делам музеев и охране памятников искусства и старины Наркомпроса постановил выдать охранную грамоту на усадьбу. Это типичный документ тех лет — несколько слов, напечатанных на машинке, на желтой бумаге. Но он был необходим для того, чтобы усадьбу не тронули.
В течение всего 1919 года власти колебались: не устроить ли в усадебном доме что-нибудь стоящее — школу, больницу? Вероятно, спасло то обстоятельство, что в небольшом доме невозможно было как следует развернуться. В декабре 1919 года приняли решение об открытии в Муранове музея.
Создавать музей в 1920 году стал Николай Иванович Тютчев, родившийся в этом доме в 1876‑м. К решению этой задачи внук поэта был подготовлен всей своей жизнью: он был известным коллекционером уже в конце XIX века. Его собрание включало фарфор, мебель, бронзу, графику и живопись, в основном портретную, XVIII—XIX веков. После революции он участвовал в движении по сохранению усадебной культуры; был членом Общества изучения русской усадьбы, возникшего в 1922 году.
В 1924 году, назначенный пожизненным хранителем музея, Николай Иванович занял в главном доме две комнаты второго этажа пристройки (до революции там размещалась прислуга). Тогда же его сестрам, Софье Ивановне Тютчевой и Екатерине Ивановне Пигарёвой с детьми, было разрешено жить во флигеле. Их потомки сохранили связь с этим домом и поныне часто бывают там.
— Как Николай Иванович создавал музей?
— В мурановском усадебном доме он должен был разместить наследие Тютчевых и нескольких родственных им семей — все накопившиеся за столетия художественные, исторические, мемориальные ценности. Эта задача совпадала с требованиями эпохи: предъявить пролетариату как можно больше художественных и исторических раритетов. Поэтому допускалось, например, в столовой на столе-сороконожке, который раздвигается во всю длину комнаты, выставить множество подсвечников — почти всю коллекцию сразу. Надо было показывать, что в усадьбе хранится много всего замечательного, поэтому музей имеет право на существование. Это была одна из первых задач, которую решил Николай Иванович.
В 1923 году исполнилось 50 лет со дня смерти Федора Ивановича Тютчева; 9 февраля 1924 года решением Наркомпроса Николай Иванович был назначен пожизненным хранителем музея и его заведующим. До этого музей возглавлял тихий, милый юрист Константин Иванович Барташевич, знакомый семьи Тютчевых. Он часто в шутку говорил: «Сегодня весь день был занят тем, что пытался отличить портрет от пейзажа». Его фамилия была нужна лишь для того, чтобы не звучала фамилия «Тютчев».
Итак, семья осталась в Муранове. Сестры-фрейлины в длинных платьях показывали музей посетителям на общественных началах. Софья Ивановна с братом Федором Ивановичем ухаживали за парком. В 1920—1930‑е годы некоторым посетителям говорили: «Видите старую даму, которая на коленях пропалывает липовую аллею? Она плохо видит. Это бывшая воспитательница расстрелянных великих княжон».
Когда думают, что типичный и точный образ дворянина — Илья Ильич Обломов, это устойчивое заблуждение. Усадебная дворянская жизнь была четко организована: предельная требовательность к себе, строгая дисциплина, постоянная занятость.
Таковы были и правнуки Тютчева, жившие уже в советское время. Кирилл Васильевич начал водить экскурсии с девятилетнего возраста, потом все свои силы отдал выполнению родового долга — заботе об усадьбе. Ольга Васильевна тоже с юности стала помогать взрослым в экскурсионной и научной деятельности. Она была потом замечательным преподавателем русского языка и литературы в школе. У Николая Васильевича были самые широкие естественнонаучные интересы, к тому же с детства он увлекся разведением кур — с утра обегал все свои владения в саду и парке, аккуратно записывал в дневник, какая курица и сколько снесла яиц. Как потомка дворян в МГУ его не взяли; он окончил Тимирязевскую академию. Тут опять вмешался социализм — его послали в совхоз, где занимались разведением свиней. Но Николай Васильевич все-таки добился возможности перейти туда, где можно было заниматься курами. Впоследствии несколько десятилетий, будучи доктором наук, возглавлял кафедру птицеводства в Тимирязевской академии.
Подробности о жизни мурановских обитателей первой половины XX века содержатся в их письмах к Сергею Николаевичу Дурылину (хранятся в РГАЛИ — Российском государственном архиве литературы и искусства). Теперь труды этого блестящего представителя Серебряного века стали широко известны. Он был богословом, писателем, поэтом, литературоведом и театроведом, педагогом. В 1925 году Сергей Николаевич стал домашним учителем Кирилла и Ольги Пигарёвых. В 1926 году он рекомендовал своему другу художнику Михаилу Васильевичу Нестерову написать портреты Николая Ивановича и Софьи Ивановны Тютчевых. В 1927 году Дурылин привез с собой в Мураново Максимилиана Александровича Волошина; этот визит стал вехой в истории музея.
Встреча Дурылина, Нестерова и Тютчевых оказалась встречей на всю жизнь; их дружба была крепче иных семейных уз. Они поддерживали друг друга в стремлении к профессиональному совершенству и сохранению человеческого достоинства, по которому, говоря словами Б. Л. Пастернака, XX век наносил самый сокрушительный удар. Благодаря дружеским связям Мураново оставалось негаснущим очагом культуры со своей особой атмосферой.
В Муранове были сосредоточены огромные архивные материалы. Сюда было привезено почти все творческое и эпистолярное наследие Ф. И. Тютчева. По приказу правительства о централизации писательских архивов в 1942‑м году автографы Е. А. Боратынского, Ф. И. Тютчева, Н. В. Путяты, Л. Н. Энгельгардта, Н. В. Сушкова и И. С. Аксакова были переданы в недавно созданный Центральный литературный архив (ныне РГАЛИ). В Муранове осталась семейная переписка — совершенно потрясающие эпистолярные комплексы. Всю свою жизнь дочери Тютчева переписывались между собою, жена поэта, Эрнестина Федоровна, писала своему возлюбленному брату, а он ей неизменно отвечал: «Возлюбленная сестра!» — и так с 1828 года в течение многих десятилетий. В письмах запечатлены картины жизни того времени — быта, культуры, политики.
Николай Иванович, став пожизненным хранителем и заведующим музея, не избежал многочисленных проверок. Изучаешь документы Наркомпроса — и диву даешься, комиссии идут одна за другой. 1925 год — начинают проверять: не остались ли бывшие владельцы под видом научных сотрудников в своих усадьбах? Страшный результат проверок — да! Остались в трех местах: в Абрамцеве, в Муранове, в Остафьеве. Следуют разъяснения: Александра Саввишна Мамонтова, Николай Иванович Тютчев и Павел Сергеевич Шереметев удалены от всяких эксплуататорских возможностей, оставлены только в качестве научных сотрудников, потому что обладают большими знаниями… Проверки были бесконечными. В 1928 году началась первая пятилетка с новой государственной культурной политикой. Почти все музеи-усадьбы закрывают! Расформировали Остафьево. В марте 1930 года закрыли Мураново.
Но тут знаменитые деятели культуры: В. И. Качалов, О. Л. Книппер-Чехова и другие — написали письмо правительству, в котором просили сохранить мурановский музей. Его открыли вновь в мае того же года! Может быть, опять спасло то, что дом был небольшой, а не огромный, как остафьевский дворец.
Николай Иванович Тютчев умер в 1949 году, и все музейное хозяйство легло на плечи Кирилла Васильевича. Он стал директором, приняв заботу об усадьбе как родовой долг.
Какое штатное расписание было при Николае Ивановиче? Он — заведующий; его бывший камердинер ухаживает за парком, бывшая горничная матери убирает оба этажа, один человек не из семьи — научный сотрудник. А содержать дом в деревне — это грандиозная задача. Всё, включая ремонты, на самом деле обеспечивает семья.
Следует отметить, что, живя в Муранове, Кирилл не получил школьного образования и соответствующих документов. В школу он не ходил из-за предрасположенности к туберкулезу. Время получения высшего образования для Кирилла совпало с кампанией, направленной против «лишенцев». Даже для правнука великого русского поэта из-за его дворянского происхождения доступ в высшие учебные заведения был практически закрыт. В 1928 году он поступил на Высшие государственные литературные курсы в Москве, но проучился там недолго — в 1929 году они были упразднены.
В 1930‑х — начале 1940‑х годов Кирилл Васильевич написал ряд очерков о полководце А. В. Суворове. Некоторые из них были напечатаны в ленинградском журнале «Звезда» (в это время там работал корректором Дмитрий Сергеевич Лихачев, недавно вернувшийся из Соловецких лагерей). Эти статьи попались на глаза Сталину. По его распоряжению они были изданы отдельной книгой «Солдат-полководец. Очерки о Суворове». 7 ноября 1943 года ее раздавали бойцам на всех фронтах. Проявленный Сталиным интерес к этой книге имел два невероятных последствия. Во-первых, в 1944 году К. В. Пигарёву было разрешено защитить книгу как диссертацию на соискание степени кандидата исторических наук (хотя у автора не было документов о школьном и высшем образовании). Во-вторых, по просьбе автора районными властями вокруг музея был поставлен забор.
Полученная ученая степень открыла Кириллу Васильевичу путь к академической карьере. В 1954 году монография «Творчество Фонвизина» принесла ему степень доктора филологических наук. В 1962 году увидела свет книга «Жизнь и творчество Тютчева», навсегда вошедшая в золотой фонд науки о великом поэте. В 1965 году в издательстве «Наука» в серии «Литературные памятники» К. В. Пигарёв издал весь корпус тютчевской лирики с атрибуциями стихотворений и их научными комментариями. Кирилл Васильевич стал самым известным тютчевоведом в мире.
До сих пор помню красивые, яркие пакеты и конверты (таких почти не видели при социализме!), приходившие в наш музей от тютчевоведов из разных стран.
Кирилл Васильевич консультировал норвежского ученого Гейра Хьетсо при написании диссертации о Е. А. Боратынском. Итак, первая монография об этом поэте была написана человеком, который выучил русский язык у русского эмигранта. К сожалению, поколение отечественных исследователей 1960‑х годов почти не владело французским языком. Гейр Хьетсо пригласил Кирилла Васильевича прочитать цикл лекций в Скандинавии, что в 1969 году было абсолютной редкостью. К. Пигарёв читал их на французском языке.
— Как вы пришли в музей, каким вы его застали?
— В Мураново я пришла в 1971 году и застала всех правнуков Тютчева: Кирилла и Николая Васильевичей Пигарёвых, Ольгу Васильевну Муратову.
Я училась тогда на физическом факультете, но хотела сменить направление занятий, к тому же, в силу разных причин, врачи рекомендовали мне жить за городом. Лидия Евлампиевна Случевская, которая когда-то дружила с Николаем Ивановичем Тютчевым, а Кирилла Васильевича считала молодым человеком, попросила его, чтобы он взял меня в музей на работу. Уговаривала по телефону шесть часов. Мои старшие друзья сказали мне: «Иди — и имей в виду, что теперь ты обязана знать обо всех публикациях, связанных с Тютчевым и Боратынским. Если появятся какие-то статьи на английском языке — а ты ведь не знаешь английский — мы тебе переведем. Если они будут на немецком, а ты плохо владеешь немецким, мы переведем. Если они будут на французском — а ты еще не выучила как следует французский — мы переведем. Но ты должна иметь сведения обо всем…» С ужасом — смогу ли я вобрать всю сумму знаний, которые требуются в Муранове, я появилась там и, хотя ужас понемногу начал рассеиваться, ответственность за качество знаний не оставляет меня до сих пор.
Знаменитый мурановский музей тогда относился к четвертой категории по оплате труда, то есть был бедным учреждением. Не хватало даже бумаги. Я была четвертым научным сотрудником, пятого взяли через полгода.
Директор Кирилл Васильевич был единственным материально-ответственным лицом. Он один отвечал за все фонды: за экспонаты, за книги научной библиотеки, за тряпки, которыми наводили чистоту уборщицы. Это положение дел казалось само собою разумеющимся — хотя это был, конечно, абсурд.
С Ольгой Васильевной мы провели вместе двадцать лет. Я застала ее за стиркой одежды для годовалых внуков-близнецов, так что с тех пор я обычно говорю, что мой музейный стаж на год младше Кати и Алеши. Ольга Васильевна была носителем родового предания, человеком точной мысли и большой памяти. Она и ее братья следовали сложившимся канонам, передавая семейные рассказы слово в слово. Это были своего рода «пластинки», по выражению Анны Андреевны Ахматовой. Многие «пластинки» я запомнила.
Тогда всю рабочую неделю научные сотрудники жили в Муранове, некоторые во флигеле вместе с семьей потомков. Ко второму ужину я появилась в столовой флигеля с большой тетрадью. Кирилл Васильевич спросил: «Что это у вас?» Я ответила: «Буду записывать все, что Вы говорите». Он мгновенно парировал: «Тогда мне придется замолчать! Или условимся, что вы никогда не будете ничего записывать в эту тетрадь». Я обещала: «Хорошо, не буду». Теперь существующие у меня материальные свидетельства того времени — какие-то лоскутки бумаги, на которых я могла позволить себе что-то записать. Все остальное я должна была хранить в памяти. Годами я помнила и повторяла разные истории, стараясь не выходить за рамки «пластинок».
К главному мурановскому дому у правнуков Тютчева было потрясающее отношение. Они показывали дом посетителям так, чтобы у человека произошла встреча с ним, чтобы он пережил эту встречу как одно из важных событий своей жизни. Научным сотрудникам следовало принимать посетителей с не меньшей духовной отдачей. Меня тронула одна история. Во время многолетней реставрации была закрыта усадебная территория, и приехавшая из Москвы женщина обратилась к сотрудникам с просьбой: «Пропустите меня, пожалуйста. Моя мама хотела, чтобы я вспомнила ее здесь, в Муранове, перед домовым храмом». Естественно, ее пропустили.
При социализме Мураново было уникальным местом: люди слышали там слова, которые не звучали больше нигде. Один человек после экскурсии Кирилла Васильевича сказал: «Надо же, какая удивительная экскурсия! Ничего прогрессивного — одно человеческое».
Мурановский музей с самого начала своего существования создавался как центр по изучению творчества Тютчева и Боратынского. Ведь литературоведы приезжали работать в усадьбу еще до революции. Этап активных публикаций начался рано, этому способствовали и юбилейные даты: 1923 год — пятидесятилетие со дня смерти Ф. И. Тютчева; 1925 — 125‑летие со дня рождения Е. А. Боратынского; 1928 — 125‑летие со дня рождения Тютчева. На основе архивных документов тогда был издан первый Мурановский сборник, после которого сразу же приступили к подготовке следующего. Но в том же 1928 году, с началом новой государственной культурной политики, эти издательские планы были зарезаны. Все остановилось. А ведь уже готовили к изданию переводы писем Тютчева… И только в 1989 году нарезка из этих писем появилась в 92‑м томе «Литературного наследства», посвященном Тютчеву. Научная публикация обширного эпистолярного наследия поэта была прервана на 60 лет!
В 1949 году К. В. Пигарёв стал одновременно директором Мурановского музея и сотрудником Института мировой литературы. Поскольку при социализме две должности совмещать не рекомендовалось, то, неся весь объем ответственности за учреждение и его уникальные фонды, директором он числился на полставки (в финансовом исчислении директорские полставки составляли 45 рублей в месяц, зарплата сотрудников была 75 рублей).
Научная деятельность Кирилла Васильевича поддерживала статус музея как центра по изучению Тютчева и Боратынского: в 1962 году, как говорилось, в издательстве «Наука» была издана его монография «Жизнь и творчество Тютчева», в 1965 году там же — полный корпус стихов с комментариями в двухтомнике лирики Тютчева и еще многое другое. В ИМЛИ Кириллу Васильевичу была поручена подготовка тютчевского тома «Литературного наследства». Впоследствии в нем приняли участие и сотрудники музея.
Когда Кирилл Васильевич ушел на пенсию, естественно, встал вопрос, как музею жить дальше. Старых сотрудников было немного. Представьте себе, что трое из них до сих пор продолжают работать в музее: Инна Александровна Королева — с 1960 года, я — с 1971 года, Екатерина Аркадьевна Потапова — с 1972 года. Мужчины, работавшие в Муранове в разное время, всегда были яркими и, несомненно, талантливыми: Александр Евгеньевич Тархов, Валерий Андреевич Расстригин, Юрий Михайлович Кублановский, Александр Аронович Николаев. С начала 1960‑х годов, с появлением И. А. Королевой и Н. Н. Грамолиной, в Муранове постепенно начал складываться «стандарт» научного сотрудника — глубокое изучение поэзии Тютчева и Боратынского, участие в изданиях музея, подготовка собственных публикаций.
Как ни странно, первым главным хранителем в музее пришлось стать мне: ведь кто-то должен был принять фонды. Не будучи членом семьи, я стала прикасаться к вещам, которые чужих рук не знали. Я была главным хранителем на протяжении 27 лет. Эта должность влечет за собой множество чисто внешних хлопот. После пожара 2006 года мне предоставили должность научного сотрудника. Появилось время, и теперь я с азартом первокурсника пишу разные тексты: ведь за прошедшие годы накопилось много информации.
В 1990‑е годы наш коллектив приступил к работе по составлению «Летописи жизни и творчества Ф. И. Тютчева». Группу возглавила Татьяна Георгиевна Динесман, редактор 92‑го тома «Литнаследства», посвященного Тютчеву. Татьяна Георгиевна переводила с французского языка сложные служебные тексты прямо с листа. Группе предстояло просмотреть многочисленные документы в Архиве внешней политики Российской империи. Там лежат аккуратные папочки, и по почерку нужно было определить, какие бумаги написаны Тютчевым. Татьяне Георгиевне не представляло труда переводить сложные устаревшие обороты «Милостивый государь…», «не соблаговолите ли Вы…» и вникать в дипломатические хитросплетения прошедшего. Музей выпустил три тома «Летописи…», соответственно, в 1999, 2003 и 2012 годах. Это весьма серьезный вклад в современное литературоведение.
В последнее время в музей приходит работать увлеченная молодежь. Уже 10 лет его возглавляет Игорь Александрович Комаров. В музее появилось много новых программ — проводятся праздники, фестивали, концерты.
Научная работа продолжается, проводятся Мурановские чтения, ежегодно выпускаются сборники их материалов. Первый был за 2014 год — год 60‑летия Мурановских чтений. Надо заметить, что они никогда не прерывались.
— Кто участвует в этих чтениях?
— Все, кто занимается Ф. И. Тютчевым и Е. А. Боратынским, их потомками и музейным делом. Многих из них мы знаем, поэтому всегда можем пригласить. Примером для нас служит подготовка конференции к 200‑летию со дня рождения Е. А. Боратынского, проходившей в Институте мировой литературы. Вместе с нашим музеем ее готовили авторитетнейшие литературоведы Сергей Георгиевич Бочаров и Алексей Михайлович Песков. Каждый из них пригласил круг своих коллег и учеников, так что аудитория получилась замечательная. Наш любимый А. М. Песков, создавший «Летопись жизни и творчества Е. А. Боратынского», 13 лет вел в МГУ семинар, посвященный этому поэту. Многие участники семинара под его руководством принимали участие в работе над «Летописью». Теперь они стали самостоятельными учеными. Минувшим летом к нам приезжала Алина Сергеевна Бодрова и рассказывала о своей работе в Пушкинском доме над материалами архива жены Боратынского.
— А какая еще работа ведется в музее — помимо хранения, экскурсий и чтений?
— Сейчас мы готовим выставку, посвященную Борису Кирилловичу Ильину, праправнуку Боратынского по линии его младшего сына Николая Евгеньевича. Ильин — автор потрясающей, на мой взгляд, книги «Зеленая линия», остросюжетного идейного романа о первых месяцах после окончания Второй мировой войны. Он, увезенный в США в четырехлетнем возрасте, был переводчиком в Генеральном штабе Эйзенхауэра. Блистательный перевод этой книги с английского языка на русский, сделанный Наталией Леонидовной Трауберг, был издан в Москве в 2004 году.
Временные выставки в бывшей мурановской кучерской, в так называемом Вишневом зале, следуют одна за другой в течение года. Традиционными стали осенние экспозиции, проходящие под одним устоявшимся названием «Поэзия мурановских пейзажей».
ЗС №№08-09/2018
