Александр Каменский
В наших «усадебных» материалах этого года мы не раз говорили о повседневной, бытовой жизни тех времен, окна в которые открывал нам каждый из музеев-усадеб. Теперь настало время задуматься о том, как вообще жили люди в России во время, когда стали возникать усадьбы как особая форма жизни. Кого же и расспрашивать об этом, как не одного из ведущих отечественных специалистов по истории нашей страны конца XVII — первой четверти XIX века и, в частности, — городской жизни XVIII столетия? С нашим корреспондентом Игорем Харичевым о жизни в эпоху зарождения усадебной культуры говорит доктор исторических наук, руководитель школы исторических наук факультета гуманитарных наук НИУ-ВШЭ Александр Каменский.
— Александр Борисович, расскажите, пожалуйста, какова была повседневная жизнь разных групп населения России в XVIII веке?
— Прежде всего, говоря о повседневной жизни, надо понять: о чем собственно речь? В русском языке есть два очень близких понятия — быт и повседневность. Принято считать, что «быт» — это, прежде всего, то, что связано с домашней жизнью внутри дома. А «повседневность» — понятие более широкое, включающее в себя практики, характерные для образа жизни соответствующего времени или региона. «Повседневные практики» — это то, что люди делают не обязательно каждый день, но с известной регулярностью.
На протяжении XVIII века, начиная с петровского времени и до конца столетия, в жизни людей происходили резкие изменения. С другой стороны, многие повседневные практики сохранялись — в силу того, что быт — устройство жилища, предметы, окружавшие людей, — менялся довольно медленно. Понятно и то, что сильно различались повседневные практики и разных социальных слоев, и людей, с одной стороны, в Москве и Петербурге, с другой — в небольших городах. А таких было большинство: даже до середины XIX века абсолютное большинство городов в России не насчитывало и 10 000 жителей.
Еще важный фактор — среда. Вот, Петр I по западноевропейским образцам построил Петербург, а в нем — Летний сад. И возникает абсолютно новая для русских людей практика — гулять, любоваться природой. Представление о том, что природой можно любоваться, вообще приходит только в XVIII веке. Но в других русских городах, включая даже Москву, в это время не было никаких парков, садов, скверов, бульваров… Первый бульвар в Москве, Тверской, появился только в начале XIX века. Поэтому и соответствующих практик у горожан не было. Значит, они проводили время как-то иначе.
Основными точками, где люди встречались, были, конечно, питейные заведения. Кабаки в этом смысле играли совершенно особую роль, и надо заметить, это не исключительно российская особенность, так бывало повсюду. Питейные заведения были местом, где люди собирались, обсуждали новости, выясняли отношения, ссорились… Это — одна из основных практик. Правда, кабаки в основном посещали мужчины. Женщины туда не ходили — по крайней мере, сведений об этом у нас нет. Зато они часто ходили в гости — может быть, благодаря тому, что меньше мужчин были заняты деятельностью, связанной с зарабатыванием денег. По крайней мере, в гости они ходили чаще мужчин, причем, судя по документам, не только по каким-то поводам вроде дней рождения (кстати, в XVIII веке отмечали, скорее, именины), церковных праздников и так далее. И в домах очень часто собирались совершенно разные люди.
Состав такой компании зачастую разрушает наши традиционные представления о сословных перегородках. Вот в одном городском доме, принадлежавшем обычному горожанину, собираются такие же горожане, как и он, но одновременно здесь могут быть местные чиновники и военные, в том числе офицеры. То есть, компания оказывается довольно смешанной.
Женщины при этом ходят в гости как с мужьями, так и в одиночку. Понятно, что не у всех женщин есть мужья, много вдов. Одна из характерных для XVIII века категорий женского населения — солдатки, и они тоже могут быть очень разные. Как мы знаем, Петр I создал армию и гвардию. И в этой гвардии в солдатских чинах служили дворяне. Значит, солдатками могли быть и дворянки. А могли быть и жены выходцев из городских слоев населения и даже из крестьян. Но все они вместе образуют совершенно особую категорию.
По петровскому законодательству, когда крепостных крестьян брали в армию, их жены получали свободу — то есть, и сами они становились свободными, и жены. И вот эти бывшие крестьянки часто уходят в город, потому что крестьянская община и помещики не хотят их кормить. Приходят в город, ищут там работу, как правило, не находят ее — и, значит, пополняют криминальную среду. Это характерно, в первую очередь, для больших городов — для Москвы и Петербурга. Собственно, к этому времени историки вообще относят появление того, что можно назвать организованной преступностью. И солдатки играют в этом важную роль: они зачастую выступают связующими звеньями между отдельными воровскими шайками, сбывают краденое, содержат притоны и прочее.
Провинциальный русский город в то время — в основном деревянный. И самое страшное, что там может произойти — пожар. Власти предпринимают всевозможные усилия по предупреждению пожаров. А дома при этом обставлены скудно. Мебель, привычная нам: шкафы, стулья, столы… — появляется на протяжении XVIII века постепенно. Как-то мне довелось знакомиться с документами, в которых чиновник магистрата небольшого города в связи с одним конфликтным делом среди прочего упоминает, что к нему пришли в гости 2—3 горожанина и разглядывали шкаф, который у него стоял. То есть, сам шкаф, как предмет мебели, был необычен. Это — уже середина века, 1760-е.
Понятно, что в каждом доме готовится еда; в каждом доме есть печь, которая используется прежде всего для приготовления пищи. Но вот противопожарные меры предусматривают, что летом топить печи нельзя: опасность пожара возрастает. Значит, пищу готовят в основном во дворе.
Ночью ходит городская стража. Примерно до 1780-х годов это, в большинстве городов, кроме столиц — выборные люди из среды горожан, которые устанавливают так называемые рогаточные караулы: ставят рогатки, напоминающие формой противотанковые ежи, но сделанные из кольев. Одна из их функций — следить за тем, чтобы ночью никто не топил печи. Ходят по городу, смотрят, не идет ли где-то дым. Это летом, конечно, — зимой, во-первых, нельзя не топить, а во-вторых, считалось, что опасность пожара меньше.
Если пожар возник — надо тушить. В магистрате должны храниться орудия для тушения пожаров: колья, ведра… Документы свидетельствуют, что власть постоянно пытается контролировать городские власти: есть ли у них весь запас необходимых инструментов? А его, как правило, нет, потому что нет денег, покупать не на что. Поэтому, когда происходит пожар, все, что может сгореть, как правило, сгорает.
Есть еще одна обычная практика того времени. Мы часто встречаем в документах ссылки на то, что какие-то важные бумаги во время пожара были утрачены. И если возникает конфликт, судное дело, один утверждает, что у него были необходимые документы, но утрачены при пожаре. А другой говорит: ничего подобного, и вообще никакого пожара не было.
Стоит сказать об одной характерной черте, которая, по-моему, имеет прямое отношение к повседневности. Людям XVIII века свойственна очень долгая память. Читая документы, удивляешься: они помнят, что было 20—30 лет назад! Вот возникает, опять же, какое-то конфликтное дело, предположим, между родственниками. И один из участников говорит: 25 лет назад, когда умер такой-то родственник, я из этого дома забрал такую-то икону, а другую не забрал, ее забрала такая-то родственница — и до сих пор держит эту икону у себя. Или, к примеру, мне попалось такое удивительное дело: человек пожаловался в магистрат, что сосед обозвал его отца кнутобойцем. (Кнутобоец — это человек, который был бит кнутом, подвергся физическому наказанию, то есть, он уже как бы исключен из общества и с ним вообще нельзя иметь дело.) Человек жалуется: моего отца оклеветали. Соседа начинают расспрашивать, и он говорит: «Не помню точно, в каком году, но помню, что это было, когда воеводой у нас в городе был такой-то: тогда его отца судили и били кнутом. И палачом был такойто, — называет имя, — а присутствовали при этом…» — и дальше называет примерно десяток имен. Я стал выяснять, а когда же был в городе названный воевода? Оказалось, что за 30 лет до описываемых событий. А человек называет не только воеводу, но и еще почти десяток свидетелей.
Почему он запомнил это событие? Вряд ли оно было чрезвычайным: практика телесных наказаний была вполне обычной. Почему же тогда? Может быть, он кого-то расспрашивал. Значит те, кого он расспрашивал, — помнили.
С другой стороны, это связано еще и с тем, что темп жизни тогда был куда медленнее. Часов у людей не было. И в деревне, и в городе ориентировались по солнцу. Но в городах начинают появляться механические часы. Причем интересно, что их часто устанавливают на церковную колокольню.
И это означает, что должен появиться человек, который за этими часами следит. Как правило, это кто-то из местных. Жалованье ему платят горожане вскладчину. Точно так же они платят лекарю, если он есть. Но практика того времени такова, что лекарь есть не в каждом городе. Он может появиться в провинциальном центре, и горожане из других городов тоже должны скидываться на жалованье лекарю. Нередко они жалуются: вот, мы платим, а лекаря этого мы в глаза никогда не видели, и толку от него никакого.
Это выводит нас на тему медицины. До последней четверти XVIII века, до губернской реформы 1775 года, которая обязывает, по крайней мере, в каждом губернском и провинциальном городе иметь больницу, никакой организованной регулярной медицинской помощи люди, как правило, не получают. Лечатся народными средствами, у знахарей… Отсюда — довольно высокая смертность. Умирают, в среднем, гораздо раньше, чем в наше время.
На протяжении XVIII века постепенно возникают представления о гигиене и необходимых санитарных нормах. Правительство, опять же, пытается это регулировать, вводить какие-то нормы, следить за их соблюдением. Ну, прежде всего, мусор обычно выкидывали просто за ворота. В документах мы постоянно видим возмущенные возгласы городовых чиновников: у такого-то двора целые груды очистков от лука, чеснока… Требуют, чтобы их убирали. Далее, санитарные нормы распространяются на продажу припасов, на убой скота. Скотобойни начинают выводить за черту города, потому что понимают, что это может быть связано с инфекциями. Стараются за этим следить. Если вдруг где-то обнаружили мертвую корову — это чрезвычайное происшествие, начинают выяснять, чья это корова (в маленьком городе, где несколько тысяч жителей, сделать это нетрудно), почему она пала, не заразная ли она, не грозит ли это эпидемией. Совсем страшно, если нашли труп коровы с содранной шкурой. Это значит, что корова пала, может быть, потому, что была больна. Заразная. А хозяин содрал с нее шкуру, чтобы продать. То есть, он может таким образом распространить заразу. Это уже криминальное дело, которое будет расследоваться, и человек может попасть под суд.
Но, конечно, в целом санитарные нормы тогда были далеки от современных представлений. Единственный транспорт — лошадь. Улицы в большинстве городов немощеные. В документах часто встречается упоминание о том, что, особенно весной и осенью, невозможно проехать ни по одной улице: сплошные лужи, ямы… Помимо всего этого, улицы покрыты навозом: по ним проезжают на лошадях, гоняют скот на пастбище, которое, как правило, за чертой города. Можно представить себе, какой запах стоит в городе, особенно летом.
Дома освещаются свечами. Свечи недешевы, поэтому света мало, особенно зимой. И опять же, запах в доме, воздух в нем совершено иной, чем то, к чему мы сегодня привыкли. И здесь можно перекинуть мостик к высшим слоям общества.
Представим себе придворный бал. Мы, конечно, сразу воображаем нечто роскошное, необыкновенно красивое и так далее. Но если бы кто-то из нас оказался там, то, наверное, почувствовал себя не лучшим образом. 150—200 человек собралось в зале, который освещается свечами (иногда — плошками, в которых горит масло). В зале очень жарко. Люди танцуют, значит, все они сильно потеют. Легко себе представить, какой там стоит дух. Добавим, что канализации еще нет. Соответственно, в городском доме обычно есть приспособление, которое называется «нужник». Находится он, как правило, во дворе. Это характерно не только для городского дома, но и для небольшой, небогатой дворянской усадьбы. В богатых, аристократических домах уже пользуются ночными горшками. Когда, скажем, во дворце происходит какое-то празднество, там есть отдельная специальная комната, где приготовлены горшки. Причем, мужчины и женщины ходят в одну и ту же комнату. И это считается абсолютно нормальным.
— А что тогда читали? Книги, газеты, журналы?
— Как мы знаем, первая русская газета, «Санкт-Петербургские ведомости», была основана Петром I и оставалась единственной до конца XVIII века. Русские журналы появляются еще в первой половине века. Первый, «Примечания к Санкт-Петербургским ведомостям», был основан в 1728 году. Он издавался Академией наук в Петербурге до начала 1740-х, сначала по-немецки, потом по-русски. Круг читателей был очень небольшой, тираж, соответственно, тоже. Позже было очень трудно достать полный комплект этого журнала. Затем, в 1755 году, опять же Академия наук начинает издавать журнал «Ежемесячные сочинения». Он выходил в течение 10 лет. Это был уже совсем иной журнал, потому что наряду с научными сочинениями там печатались и литературные произведения, в том числе переводы. В частности, там были опубликованы первые переводы Вольтера, стихи Ломоносова. То есть, это был журнал смешанного типа.
Потом — перерыв, а в конце 1760‑х — начале 1770-х появляется сразу несколько журналов. Способствовала этому сама Екатерина II, которая стала издателем и автором одного из них, «Всякой всячины» (анонимно, конечно). Журналы того времени, как правило, существуют недолго. Некоторые издаются в течение года, потом прекращаются, появляются новые. Но постепенно происходит становление журналистики. Николай Новиков начинает издавать первые детские журналы. Появляются первые модные журналы. То есть, репертуар журналов расширяется, но круг читателей по-прежнему очень ограничен.
— До провинциальных городов они доходили?
— Очень мало и редко. Во-первых, для обычного горожанина купить книгу или журнал было довольно дорого, во-вторых, они издавались небольшими тиражами.
— Небольшими — то есть какими?
— По 100 — 200 экземпляров. На журналы существовала подписка. Список подписчиков нам обычно известен — не всегда, но часто. Это примерно десятка три человек, как правило, представители знати. Они совершенно необязательно это читали, но подписывались, спонсируя издания.
1770-е — 1780-е годы — время Державина. Фонвизина, Сумарокова. Чрезвычайно популярны были драматические произведения. Екатерина II писала пьесы, и они ставились в театрах. Романов, которые были бы написаны в это время по-русски, мы не знаем, но существуют поэзия, публицистика; появляются попытки философских, социальных трактатов. В это время Щербатов пишет свою «Историю российскую», еще ряд людей занимаются русской историей. Сама Екатерина пишет записки о русской истории.
— А публицистика, статьи о текущей политике, о военных действиях?
— Здесь была полная монополия государства — публиковалось исключительно то, что ему было нужно. Прежде всего, в «Санкт-Петербургских ведомостях», в официальной газете. Конечно, писались оды, панегирики, но описаний, скажем, военных действий, за исключением официальных реляций — не было. Своего рода взрыв этой проблематики происходит только с войной 1812 года.
— То есть, о происходящем на рубежах страны, в социальной жизни люди могли узнать только из официальных государственных источников?
— Да. Поэтому огромное значение имели слухи и разговоры.
Один из основных жанров драматургии в это время — сатира. Пьесы Фонвизина, включая знаменитого «Недоросля» — тоже сатира. Известная полемика Екатерины II с Николаем Новиковым была как раз о том, какой должна быть сатира, против чего ее жало должно быть направлено: против пороков, как считала Екатерина II, или против конкретных людей, как считал Новиков. Русская журналистика, возникшая в 1760-е — 1770-е годы по образцу английской журналистики начала века (тогда появляются журналы «Трутень», «Живописец»), — была в основном сатирической.
И лишь в XIX веке возникнет совершенно особое явление русской культуры — то, что мы называем толстыми журналами. Появится «Вестник Европы» — журнал, связанный с именем Николая Михайловича Карамзина, позже — «Отечественные записки». Думаю, что, начиная с «Вестника Европы», можно говорить о начале нового этапа в русской журналистике.
В XVIII же веке появляется светская литература, драматургия, поэзия, живопись, скульптура, театр. Ломоносов спорит с Сумароковым о том, как надо писать стихи. Но при этом оба ориентировались на классические античные образцы. Основной жанр поэзии этого времени — ода.
С начала века становится все больше личных библиотек. По современным меркам они довольно скромны — могут насчитывать по нескольку сотен томов, но включают, как правило, много иностранной литературы на французском, на немецком. Это в основном философские, социальные, юридические произведения, мемуарная литература, которая была популярна, естественнонаучные труды, трактаты об управлении государством… К концу века репертуар библиотек расширяется: девушки начинают читать французские романы. Родители им покупают эту литературу, выписывают из-за границы. И библиотеки становятся крупнее.
На протяжении XVIII века дома знати постепенно наполняются произведениями искусства. Во второй половине века, при Екатерине, это становится — ну не то чтобы модным, но престижным. Этикет предполагает, что в доме должны быть произведения живописи. Те, у кого есть средства, могли покупать картины, заказывать семейные портреты. Зачастую богатые помещики содержат крепостных художников. Но это — в богатых домах, где мебель, посуда выписывается из-за границы, где уже в ходу столовые приборы… Для горожан, особенно в провинциальных городах, все предметы быта представляют ценность. В духовных, то есть в завещаниях (это касается, в том числе, и совсем небогатых дворян), мы часто встречаем поразительные, с нашей точки зрения, вещи — человек пишет: такое-то блюдо отдать старшему сыну, другое блюдо — среднему сыну, еще одно блюдо — младшему сыну, такие-то тарелки отдать тому-то, и так далее. То есть, все эти вещи — ценность, и становятся объектом при распределении наследства.
— Нас особо интересует Хмелита, родовое поместье Грибоедовых. Это Вяземский район Смоленской области, примерно 270 километров от Москвы. Как могла выглядеть жизнь в большой и далекой от Москвы усадьбе? Насколько она отличалась от московской? У Грибоедовых ведь и в Москве был большой дом, они туда приезжали, но большую часть теплого времени года проводили в Хмелите. Каков был быт, повседневные практики у тех, кто жил в своих поместьях?
— Повседневная жизнь в усадьбе зависела, во-первых, от благосостояния хозяина, от того, сколько у него было крестьян, дворовых. Во-вторых, усадьба как особое явление русской культуры появляется в основном во второй половине века, после «Манифеста о вольности дворянства». Тогда многие дворяне выходят в отставку и начинают обустраивать свои имения — в зависимости от того, как им позволяют средства.
Мы знаем подмосковные усадьбы самых богатых людей России того времени — Кусково и Останкино Шереметевых; Архангельское, принадлежавшее сперва Голицыным, а затем Юсуповым. Дом был наполнен дворовыми; их, как правило, было больше, чем требовалось. С одной стороны, количество дворовых свидетельствовало о достатке дома, с другой, уже к концу века начинают обсуждать вопрос о том, что вот у дворян огромное количество этих дворовых, которые землю не пашут, ничего не производят, и что с ними делать — совершенно непонятно. А дворовые ведь еще и размножаются. У них появляются дети, их становится все больше и всех их надо кормить. Ну, конечно, они выполняют разную работу. Дальше все зависит от помещика.
Есть помещики, которым ничего не надо: они просто живут себе в своем имении, получая с него доход, и следят за тем, чтобы крестьяне выполняли барщину, приносили продукты, оброк, и так далее. А есть помещики, которые начинают интересоваться агрокультурой, тем, чтобы получать больший урожай, пытаются применять новые методы. Есть и те, которые зарабатывают, в том числе, на продаже продуктов, производящихся в имении. И наконец, есть те, кто устраивают в своих имениях разного рода мастерские. Мы знаем и о крепостных театрах.
Жизнь нормального помещика — это жизнь менеджера, который должен управлять всем, что происходит в большом хозяйстве. Причем, как правило, у крупных помещиков было не одно имение, а иногда десятки в разных частях страны. Значит, они — в постоянной переписке с управляющими этих имений, следят за тем, что там делается. Проверяют счета, принимают продукты, деньги, которые им привозят эти управляющие.
В крупных личных архивах дворян — огромное количество хозяйственных документов. До нас дошло много инструкций, которые помещики составляли для своих управляющих. Мы знаем инструкции, вышедшие из-под пера известных людей, как, например, историка Михаила Михайловича Щербатова, который тоже был крупным землевладельцем. Есть известная монография о помещике Текутьеве, который, конечно, был личностью куда менее значительной, чем Щербатов, и, может, вообще не остался бы в истории, если бы до нас не дошла его инструкция, свидетельствующая о том, что этот человек читал книги о рациональном хозяйствовании.
В 1765 году создается Вольное экономическое общество и начинает издавать свои труды. Там публикуются, в том числе, статьи о том, как вести сельское хозяйство. Андрей Тимофеевич Болотов — известный русский писатель, мемуарист, философ, ученый, ботаник и лесовод — печатал там свои работы, и они были популярны.
В своих воспоминаниях Болотов описывает такой эпизод. Он приезжает в Москву, чтобы решить какие-то вопросы, связанные с имением. Ему говорят: в Межевой канцелярии делами заправляет некто Князев, — если ему хорошо заплатить, он все твои дела решит. Болотов приходит в канцелярию и просит доложить Князеву о себе. Стоит, ждет — вдруг отворилась дверь, выбежал Князев, бросился к нему и говорит: «Батюшка, Андрей Тимофеевич, да вы ли тот ли самый, чьи статьи я читал?!» Когда Болотов подтвердил, что да, тот самый, — все его дела были улажены без всяких взяток. Князев был человек образованный, многим интересовался — и при этом взяточник, как, в общем, все чиновники XVIII века.
Устройство усадебной жизни мы знаем и по «Евгению Онегину», где Пушкин описывает жизнь семьи Лариных. Помните, как мать Татьяны сушила на зиму грибы? То есть, она сама занималась хозяйством. Имение было небольшое, даже чуть ниже среднего уровня — душ сто крестьянских, наверно. Часть дворовых выполняет домашнюю работу, готовят пищу, подают на стол, убирают дом и вокруг дома, и так далее. Или у Пушкина же в конце «Капитанской дочки» о судьбе Гринёва: есть такая-то деревенька, в ней 3 помещичьих дома, и вот в одном из них живет Гринёв со своей Машей. Значит, можно представить, что у них 10–15 крепостных душ; может быть, небольшое поле рядом с деревней, где крестьяне работают; огородик, который надо возделывать… В небольших поместьях для семьи помещика не считалось зазорным часть работы делать самим — просто вынуждены были.
Иногда помещики были так бедны, что и землю сами пахали. Они просто, как дворяне, пользовались всеми дворянскими привилегиями. Было немало и беспоместных дворян. Петровская «Табель о рангах» позволяет выслужить дворянство чином, но это не значит, что, выслужив чин, ты получаешь и капитал, на который можешь приобрести имение. Гоголевский Чичиков, как мы помним, покупает мертвые души именно поэтому: у него нет денег, чтобы купить имение с живыми душами — и он скупает мертвые!
— Дед Александра Сергеевича Грибоедова, отставной бригадир, построил усадьбу в Хмелите в 1755 году и, поселившись там, стал предводителем дворянства. Что он должен был делать? Какие полномочия у него были?
— Вообще, должность предводителя дворянства появляется позже, когда Екатерина решает собрать Уложенную комиссию. В 1766 году издается манифест о созыве комиссии, для которой нужно провести выборы, в том числе от дворян. Вот тогда появляется должность уездного и губернского дворянских предводителей, которые организуют выборы дворянских депутатов и написание наказов этим депутатам. Затем эти должности продолжают существовать. Законную силу они обретают только с появлением в 1785 году «Жалованной грамоты дворянству», которая узаконивает уездные и губернские дворянские собрания как форму самоорганизации.
С этим связано еще и то, что десятью годами ранее, в 1775-м, была осуществлена губернская реформа. По этой реформе, ряд должностей, связанных с управлением уездами, становился выборными — из местного дворянства. Организация выборов были одной из основных функций уездного предводителя. Дворянские собрания становятся органами сословного самоуправления, хотя, как свидетельствуют документы, дворяне, как правило, не очень активно участвовали в этих органах, что довольно парадоксально. Губернская реформа 1775 года одновременно создает и систему городских выборов для городского населения, и городские жители участвовали в выборах гораздо активнее. В городах появляются даже элементы предвыборной борьбы, предвыборной агитации.
Еще одна важная функция губернских дворянских собраний, по грамоте 1785 года, — составление родословных книг местного дворянства. Эта работа лишь ненадолго прервалась при Павле I.
В первой четверти XIX века мы наблюдаем интересную картину: во многих регионах страны происходят конфликты между губернаторами, назначаемыми императором, и местными дворянскими собраниями. Большей частью на уровне губернии. Бывали конфликты и довольно серьезные, доходившие до императора. Александр I часто бывал вынужден вмешиваться. То есть, дворянское общество, возглавляемое предводителем, становится в регионе самостоятельной силой — прежде всего на губернском уровне.
С 1782 года в России создается регулярная полиция. Некоторые полицейские должности на местах тоже замещались выбранными дворянами из местных. Это был механизм интересный и своеобразный. Дворянство еще в Уложенной комиссии 1767—1768 годов добивалось, чтобы ему передали властные полномочия на местах. И власть фактически придумывает такой механизм, по которому должности замещались выборными дворянами — чиновников-то кадровых не хватает. С одной стороны, дворяне получают власть, с другой — власть получает людей, исполняющих необходимые функции, в том числе полицейские.
— Когда строили усадьбы, подобные Хмелите, на какие образцы при этом ориентировались? Откуда их брали?
— Это, прежде всего, зависело от знаний хозяина: бывал ли он за границей, что там видел… Вообще, ориентировались в основном на Петербург. Хмелита построена в 1755 году, при Елизавете Петровне. Тогда строится Зимний дворец, Екатерининский дворец в Царском Селе, барочные постройки Растрелли. Это время барокко. Конечно, ориентировались на эти образцы.
Вообще, изменения шли прежде всего из Европы. Петр открыл окно, и через него все это хлынуло. Включая и образцы бытового поведения. Очень важное для XVIII века слово — «политес»: манера поведения, этикет. Появляется выражение «политичный человек». «Политичный» — значит воспитанный. Умеющий себя вести.
Обработка текста О. Гертман
ЗС 08/2017
