Александр Самарин
Изучая историю чтения в прошлом, сразу сталкиваешься с тем обстоятельством, что на протяжении столетий общение с книгой было занятием элитарным. Сегодня всеобщая грамотность представляется нам как нечто само собой разумеющиеся, но, как отмечают ученые, уровень в 90% грамотного населения был достигнут в странах Западной Европы лишь в 1890-х годах. В конце же XVIII столетия, по разным оценкам, число потенциальных читателей в Старом Свете оценивается в 15–25% от общего числа населения. Уровень грамотности в России эпохи Просвещения, о которой пойдет речь в этой статье, составлял примерно 4%.
Одной из главных проблем, стоящих перед историком чтения, является выбор источников, по которым можно изучать читающую публику. Здесь используются сведения о покупателях книг, списки подписчиков, записи на книгах и, конечно, источники личного происхождения – дневники и мемуары.
Воспоминания представляют собой специфический вид исторического источника, их авторы, как правило, фиксируют в них только наиболее значимые в их биографии события. В связи с этим, чаще всего тема книги и чтения подробно прослеживается в мемуарах лишь на страницах, посвященных описанию детских и юношеских лет. Именно в эти годы книга служит важнейшим инструментом познания окружающей действительности, способствуют формированию представлений о природе и человеческом обществе, помогает найти пути социализации индивида. Как правило, в подростковом возрасте многие из мемуаристов знакомилось с произведениями, оказывавшими серьезное влияние на формирование их личности, а потому ставшими важными вехами в их жизнеописаниях. Описывая же свою взрослую жизнь, большинство авторов воспоминаний не уделяет внимания подробному описанию своих читательских пристрастий. Это совершенно не означает, что они перестают интересоваться книгой. Просто в их жизни появляется огромное количество событий (например, военная или гражданская служба, участие в военных операциях, личные любовные переживания, собственное литературное или научное творчество, общение с выдающимися современниками и так далее), которые теперь занимают главное место в текстах воспоминаний.
В связи с этим, мемуары позволяют, в первую очередь, подробно охарактеризовать мир чтения детей и молодых, только вступивших в активную жизнь, людей. Традиция записывать свои воспоминания появляется в России довольно поздно. Первые известные мемуарные произведения возникают в конце XVII – начале XVIII века. Но уже для второй половины XVIII столетия мы имеем достаточный массив мемуарной литературы, позволяющий рассмотреть чтение детей и подростков в этот период. Правда, абсолютное большинство мемуарных сочинений, повествующих об этом времени, принадлежит представителям дворянства, а значит и изучать мы можем, главным образом, читательские пристрастия детей этого сословия.
Приобщение к чтению почти для всех мемуаристов XVIII века начиналось вполне традиционно для России. Как и во времена Древней Руси, первыми прочитанными книгами, по которым и производилось первоначальное обучение чтению, были азбуки и буквари, а затем учеба продолжалась по апробированным столетиями религиозным изданиям, Псалтыри и Часослову. В этом были равны дети из самых разных слоев общества. «На третьем году возраста начали уже меня учить читать по старинному букварю и катехизису, без всяких правил», – вспоминал о своем детстве родившийся в 1766 году в семье офицера инженерных войск будущий участник войны 1812 года генерал С.А. Тучков. А еще через несколько лет «один унтер-офицер, знающий хорошо читать и писать, но без грамматики и орфографии, учил меня читать по псалтыри, а писать с прописей его руки».
Первыми учителями чаще всего были родители, священники или дьячки местных церквей, а для детей из дворянских семей – и их дворовые служители, позднее состоятельные семьи приглашали специальных преподавателей-иностранцев. Один из мемуаристов, Ф.П. Печерин, вспоминал, что его обучали все члены семьи: «Грамоте учили меня дома мать, сестра старшая и малой Николашка, а писать – отец мой; потом чтению Псалтыря – бабка Марфа Васильевна». Великий русский поэт Г.Р. Державин, родившийся и проведший первые годы жизни в Яранске, писал, что «за неимением в тогдашнее время в том краю учителей, научен от церковников читать и писать». Иногда чтение церковных книг выступало в качестве наказания. Так, А.А. Башилов вспоминал о своем детстве в Киеве в начале 1780-х годов, где его отец служил вице-губернатором: «Много раз за леность и шалость был я привязываем к ломберному столу за ногу и должен был читать Библию».
Примерно также начиналось и обучение сына небогатого украинского дворянина И.Ф. Тимковского, отец которого служил полковым почтмейстером в Переяславе. Он пишет: «Первому чтению церковно-славянской грамоты заучили меня в Деньгaх (название деревни. – А.С.) мать и, вроде моего дядьки, служивший в поручениях, из дедовских людей, Андрей Кулид». Затем в семье, переселившейся под Золотоношу в свое имение, появилась дальняя родственница, монахиня одного из киевских монастырей, которой «отвели большую комнату на житье и ученье, и нас четверых (автора мемуаров и его сестер. – А.С. ) отдали ей в науку читанья». С ней дети «учили молитвенник с канонами». Затем отец мемуариста «призвал дьяка, осанистого пана Василя, с длинною косою, и меня отвели к нему в школу на Часослов». В воспоминаниях находим описание этого сельского учебного заведения. Около церкви стояли две избы. «Одна с перегородкою, жилая дьяку семейному, другая порожняя, светлая, собственно школа, о трех длинных столах. Столы составляли род классов, на Букварь, Часослов и Псалтырь; последние два с письмом. Школьники по тому были мальчики, подростки и взрослые … Там я учил Часослов». Еще позднее для обучения детей из Переяслава был приглашен семинарист. Отец И.Ф. Тимковского снял «двора за два, супротив церкви, у семейного казака о двух хатах», одну из них «под квартиру учителя и ученья». Автор записок, его брат Елисей и сын одного из окрестных помещиков «сходились туда утром и после обеда». «Пан Никита, или, как отец мой звал его, пан-философ … учил нас каждого порознь Часослову и Псалтыри, чтению гражданскому, Латинской грамоте и письму на бумаге», – добавляет И.Ф. Тимковский.
Чтение многих, особенно провинциальных дворян в детские годы ограничивалось церковной литературой. Сын небогатых украинских дворян Г.С. Винский зафиксировал в своих воспоминаниях, что он, научившись грамоте, читал «по вечерам для матери Четьи-минеи, а в церкви Апостолов и Перемии». Мать Г.Р. Державина также стремилась пристрастить сына «к чтению книг духовных, поощряя к тому награждением игрушек и конфектов».
Многие мемуаристы, особенно те, чье детство пришлось на 1740–1760-е годы, зафиксировали трудности, которые возникали у них с возможностями читать, особенно светскую литературу. Например, первый русский агроном А.Т. Болотов (1738–1833) с горечью писал о своих детских годах: «Жаль, что у нас в России было тогда еще так мало русских книг, что в домах нигде не было не только библиотек, но ни малейших собраний, а у французских учителей того меньше. Литература у нас тогда только что начиналась, следовательно не можно было мне, будучи ребенком, нигде получить книг для читания».
А.Т. Болотов не сумел получить систематического образования, а единственным учебным заведением, в котором ему пришлось учиться в 1749–1750 годах, был частный пансион, который содержал в Петербурге учитель кадетского корпуса Ферре. «Учение наше, – писал А.Т. Болотов, – состояло наиболее в переводах с русского на французский язык Езоповых басней и газет русских». Недостатки учебного процесса юный Андрей Болотов компенсировал «чрезвычайною охотою к читанию книг, полученною около сего времени». Первой книгой, вызвавшей необычайную жажду чтения, стал популярный в XVIIIвеке и в Европе, и в России роман французского писателя Фенелона «Похождения Телемака». А.Т. Болотов писал об этой книге: «Не могу довольно изобразить, сколь великую произвела она мне пользу! Учитель наш заставливал меня иногда читать ее у себя в спальне для науки, но я ее мало разумел по-французски, а по крайней мере узнал, что она такое, и достав не помню от кого-то русскую, не мог довольно ей начитаться. Сладкий пиитический слог пленил мое сердце и мысли и влил в меня вкус к сочинениям сего рода, и вперил любопытство к чтению и узнанию дальнейшего. Я получил чрез нее понятие о мифологии, о древних войнах и обыкновениях, о троянской войне, и мне она так полюбилась, что у меня старинные брони, латы, шлемы, щиты и прочее мечтались беспрерывно в голове, к чему много помогали и картинки, в книге находившиеся. Словом, книга сия служила первым камнем, положенным в фундамент всей моей будущей учености».
Значительные трудности с получением книг возникли у А.Т. Болотова после того, как он покинул Петербург и был вынужден перебраться в Выборг, где располагался полк, которым командовал его отец. Болотов вспоминал об этом периоде своей жизни: «Я узнал, что у родителя моего был целый ящик с книгами: я добрался до оного, как до некоего сокровища, но к несчастию не нашел я в них для себя годных кроме двух, а именно: Курасова сокращения истории («Введение в генеральную историю» Г. Кураса было напечатано в 1747 году и выдержало еще три переиздания. – А.С.) и истории принца Евгения («Описание жития и дел принца Эвгения герцога Савойского» (СПб., 1740). – А.С.). Не могу однако довольно изобразить, сколь сии немногие книги принесли мне пользы и удовольствия. Первую я несколько раз прочитал и получил чрез нее первейшее понятие об истории, а вторую не мог довольно начитаться. Она мне очень полюбилась и я получил чрез нее понятие о нынешних войнах, об осадах крепостей и о многом, до новой истории относящемся. Пуще всего мне было приятно и полезно, что в книге сей находились планы баталиям и крепостям. Я скоро научился их разбирать и получил такую охоту к военному делу, что у меня одни только крепости, батареи, траншеи, ретрашементы и прочие укрепления на уме были. Не редко просиживал я по нескольку часов, читая сию для меня милую книгу и рассматривая чертежи и рисунки».
Нехватка печатных книг приводила к широкому распространению рукописной литературы, в том числе переводных романов. В 1752 году А.Т. Болотов некоторое время прожил в Петербурге у своего дяди Т.И. Арсеньева. Здесь он познакомился с офицером Лихаревым, который «находился под каким-то следствием, и потому хаживал обыкновенно все в тулупе». Заметив у подростка стремление к чтению, Лихарев принес ему для прочтения рукописную книгу. «Книга сия, – отмечал в своих мемуарах А.Т. Болотов, – была для меня очень любопытна, и как я сего рода книг никогда еще не читывал, то в немногие дни промолол я ее всю, а не удовольствуясь одним разом, прочел и в другой раз … Г. Лихарев удивился, услышав о том, что я ее в такое короткое время прочел уже два раза, и был охотою и вниманием моим так доволен, что подарил меня сею книгою. Я обрадовался тому до чрезвычайности и не знал как возблагодарить ему за оную. Составляла она перевод одного французского и прямо можно сказать любовного романа под заглавием «Эпаменонд и Целериана» и произвела во мне то действие, что я получил понятие о любовной страсти, но со стороны весьма нежной и прямо романтической, что после послужило мне в немалую пользу».
Вскоре А.Т. Болотов вынужден был покинуть столицу и переселиться в свое имение, но по дороге туда он несколько месяцев гостил в поместье у мужа своей сестры под Псковом. Об этом периоде он вспоминал, что «наилучшее из всех и приятнейшее для меня упражнение доставила мне одна книга, которую нашел я у моего зятя. Было то описание Квинтом Курцием жизни Александра Македонского. Я не мог устать ее читаючи и прочел ее раза три на досуге между прочих дел и получил многие понятия чрез то о войнах древних греков и тогдашних временах».
В собственной же деревне Дворянинове, особенно осенью и зимой, как вспоминал А.Т. Болотов, «я со скуки бы пропал, если б не помогла мне склонность моя к наукам и охота к читанию книг». «Несчастие мое, – продолжал он, – только было, что книг для сего чтения взять было негде. В тогдашнее время таких книжных лавок, как ныне, в Москве не было, почему хотя б я хотел себе и купить, но было негде». А в деревенской глуши можно было обнаружить лишь издания религиозного содержания. У родного дяди мемуариста М.П. Болотова, являвшегося совладельцем деревни, имелась только «одна большая духовная книга, известная под названием «Камень Веры»», которую тот хранил «как некое сокровище и не давал никому в руки». Однако сжалившись над племянником, он позволил ему ознакомиться с ней. «Я прочитал ее в короткое время с начала до конца, – вспоминал А.Т. Болотов, – и получил чрез нее столь многие понятия о догматах нашей веры, что я сделался почти полубогословом и мог удивлять наших деревенских попов своими рассказами и рассуждениями, почерпнутыми из сей книги». Один из местных священников отец Илларион, узнав об интересе подростка к духовной литературе, дал ему «для прочтения жития святых, описанные в «Четьи-минеях». А.Т. Болотов сохранил свои впечатления от знакомства с этой книгой: «Боже мой! Какая была для меня радость, когда получил я первую часть сей огромной книги. Как она была наиболее историческая, следовательно для чтения веселее и приятнее, то я из рук ее почти не выпускал, покуда прочел всю оную, а таким же образом поступил и с прочими. Чтение сие было мне сколько увеселительно, столько ж и полезно. Оно посеяло в сердце моем первые семена любви и почтения к Богу и уважения к христианскому закону, и я, прочитав книгу сию, сделался гораздо набожнее против прежнего. А знания мои столько распространились, что вскоре начали обо мне везде говорить с великою похвалою, деревенские же попы почитали меня уже наиученейшим человеком».
Пятнадцатилетний Андрей Болотов, ощущая нехватку книг, самостоятельно пришел к выводу о необходимости увеличить свою библиотеку путем рукописного копирования понравившихся ему изданий. В переписке книг он находил особое удовольствие, а потому эта работа была для него «не только не трудна, но еще увеселительна». «Наилучшее мое писание, – вспоминал Болотов, – было в зимнее время по утрам, в которые вставал я очень рано и за несколько еще часов до света». Первой переписанной книгой стало издание русского перевода полюбившегося еще несколько лет назад романа французского писателя Фенелона «Приключения Телемака». Затем последовало списывание из «Четьих-Миней» «наилучших и любопытнейших житиев некоторых святых в особую и нарочно сделанную для того книгу». Скопировал юный Андрей Болотов и «несколько математических книг печатных и скорописных», найденных среди пожитков своего дяди.
В 16 лет А.Т. Болотов был вынужден оставить родную деревню и отправиться на военную службу, открывшую новую страницу его биографии. В последующие годы интерес к чтению и читательская активность его непрерывно возрастали, чему способствовали возможность приобретать книги и знакомства с любителями просвещения.
Совсем другую картину своего детского чтения рисует младший современник Болотова, поэт и государственный деятель И.И. Дмитриев (1760–1837). Сын провинциального дворянина, он родился в селе Богородском под Симбирском. И в восемь лет был отвезен в Казань, где три года обучался в частных пансионах, содержавшихся учителями-французами. Как и в случае с А.Т. Болотовым, первый интерес к чтению пришел к И.И. Дмитриеву в годы обучения в пансионах. Он вспоминал, что в это время «уже прочитал Тысячу Одну Ночь; Шутливые Повести Скаррона; Похождения Робинзона Круза; Жильблаза де Сантилана; Приключения Маркиза Г***». О последнем известном романе французского писателя А.Ф. Прево д’Экзиля, выпущенном в переводе И.П. Елагина и В.И. Лукина в Санкт-Петербурге в 1756–1765 годах, И.И. Дмитриев писал: «По этой книге я получил первое понятие о французской литературе: читая, помнится мне, в третьем томе, описание ученой вечеринки, на которую молодой Маркиз и наставник его приглашены были в Мадриде, в первый раз я услышал имена Мольера, Буало, Лопец де Вега, Расина и Кальдерона, критическое об них суждение, и захотел узнать и самые их сочинения».
В одиннадцать лет обучение И.И. Дмитриева в пансионах было закончено, и он вернулся в родительский дом в Симбирске. Дальнейшие его читательские пристрастия формировались под влиянием его просвещенных родителей. Мать будущего стихотворца, урожденная Бекетова, сама живо интересовалась отечественной поэзией и в молодости лично знала А.П. Сумарокова. И.И. Дмитриев писал о ней, что «не считая трагедий Гамлета, Хорева, Синава и Трувора, и Артистоны, полученных ею в подарок от самого автора, она знала наизусть многие из других его стихотворений». В память мальчика на всю жизнь врезались впечатления от ее пересказа оды А.П. Сумарокова, посвященной Петру Великому.
Отец И.И. Дмитриева также был любителем просвещения. В Симбирске, где семья жила в начале 1770-х годов, у них почти ежедневно собирались трое приятелей отца, «умных образованных и недавно покинувших столицу». Между карточной игрой и ужином они вели долгие беседы о театре и современной литературе, при этом «часто вспоминаемы были анекдоты о соперничестве Ломоносова с Сумароковым; о шутках последнего на счет Тредиаковского; судили об их талантах и утешались надеждою, которую подавал тогда молодой Д.И. Фонвизин, уже обративший на себя внимание комедией Бригадир и Словом по случаю выздоровления Наследника Екатерины».
Поэтому отец И.И. Дмитриева стремился сам уделять время воспитанию детей, в том числе приобщать их к чтению лучших произведений отечественной литературы. И.И. Дмитриеву врезался в память эпизод, который произошел «в деревне, уже по выходе моем из последнего пансиона», когда «в ожидании заутрени, отец мой, для прогнания сна, вынес из кабинета Собрание Сочинений Ломоносова, первого московского издания, и начал читать вслух известные строфы из Иова; потом Вечернее Размышление о Величестве Божием, в котором два стиха:
Открылась бездна, звезд полна;
Звездам числа нет, бездне дна …
произвели во мне новое, глубокое впечатление. Чтение заключено было Одою на взятие Хотина. Слушая первую строфу, я будто перешел в другой мир; почти каждый стих возбуждал во мне необыкновенное внимание». Суммируя свои впечатления от совместного семейного чтения поэтических произведений М.В. Ломоносова, И.И. Дмитриев писал: «Я будто расторг пелены детства, узнал новые чувства, новое наслаждение и прельстился славой поэта». Помимо книг, семейным чтением были и газеты. «Отец мой, – отмечал И.И. Дмитриев, – получая при газетах реляции (о военных действиях в ходе русско-турецкой войны 1768–1774 годов. – А.С.), всегда читывал их вслух посреди семейства. Никогда не забуду я того дня, когда слушали мы реляцию о сожжении при Чесме турецкого флота. У отца моего от восторга перерывался голос, а у меня навертывались на глазах слезы».
Другим способом привлечения детей к литературе был их свободный доступ к домашней библиотеке. «У отца моего в гостиной, – вспоминал И.И. Дмитриев, – всегда лежали на одном из ломберных столов переменные книги разных годов и различного содержания, начиная от Велисария, соч. Мармонтеля до указов Екатерины Второй и Петра Великого. Даже и Маргарит (поучительные слова) Иоанна Златоустого, Всемирная История Барония и Острожская Библия стали мне известны еще в моем отрочестве, по крайней мере по их названиям. Мне позволено было заглядывать в каждую книгу и читать, сколько хочу».
Книжное собрание родителей, по-видимому, доставляло маленькому И.И. Дмитриеву множество приятных минут, поскольку он посвятил ему несколько проникновенных строк уже в воспоминаниях о своих зрелых годах. В 1812 году И.И. Дмитриев, будучи министром юстиции Российской империи, испросил себе отпуск для того, чтобы повидаться со своим престарелым отцом, и отправился в родное село Богородское под Симбирском. Описывая свою встречу с родными, он среди прочего записал следующее: «Отец мой отвел для житья моего свой кабинет, куда я некогда вхаживал с трепетом для отчета в заданном мне уроке. С каким удовольствием взглянул я на старинный зеленый шкаф с книгами, бывший предметом моей зависти! Я увидел в нем давних моих знакомцев: первую книгу Собрания разных сочинений в стихах и прозе Ломоносова, московского второго издания 1757 года; Сочинения и переводы Владимира Лукина, Горациевы послания, перевод силлабическим размером Князя Кантемира; Грациана Балтазара придворного человека, в оригинале письма Вуатюра, Бальзака и Костара, даже домашние и школьные разговоры на трех языках, которые в детстве моем столько натруживали память мою, и бывали иногда виною вздохов и слез моих».
В 1773 году, опасаясь приближения войск Пугачева, семья И.И. Дмитриева ненадолго перебралась из Симбирска в Москву. Теперь возможности подростка знакомиться с литературными новинками значительно расширились. «Посещение книжных лавок, – вспоминал он, – было любимою моей прогулкою; большая часть их закрывала собою от Воскресенских ворот древнюю церковь Василия Блаженного». В это время И.И. Дмитриеву удалось познакомиться с сочинениями российских «писателей: Хераскова, Майкова, Муравьева, бывшего тогда еще гвардии Измайловского полка каптенармусом, но уже выдавшего Собрание басен, Похвальное слово Ломоносову и стихотворный перевод с оригинала Петрониевой поэмы: Гражданская брань».
Рассмотренные в статье примеры, безусловно, не исчерпывают всего многообразия мемуарных свидетельств, характеризующих детское чтение в XVIIIстолетии. В целом ситуация с чтением детей развивалась в тесной связи с общими условиями развития просвещения и книжного дела. В 1740–1760-х годах (как это было видно на примере А.Т. Болотова) существовал общий дефицит книжной продукции и было немного образованных людей среди дворян, что делало чтение детей нерегулярным и случайным. Но уже в 1760–1770-х годах (как это было в случае с И.И. Дмитриевым) даже в среде провинциального дворянства появляются библиотеки, родители сознательно направляют детское чтение. Вместе с тем, мемуары свидетельствуют о том, что значительную часть в чтении детей (особенно в младшем возрасте) составляла религиозная книга.
Огромную роль в развитии читательской активности подрастающего поколения играли учебные заведения (духовные семинарии, кадетские корпуса, Московский университет), сеть которых во второй половине XVIIIвека непрерывно расширялась. Чтение их воспитанников заслуживает отдельной статьи.
ЗС № 11/2016
